Орсон Кард - Люди на краю пустыни

Собственные мысли вызвали у него горечь во рту. «Они поражены недугом. Нет, Карпентер, не так уж они больны, — сказал он себе. — Цивилизацию всегда терзали паразиты, но она тем не менее уцелела. И уцелела она, потому что время от времени от них избавлялась. Очищаясь, она сбрасывала их со своего тела. Они же делали из воров героев и презирали тех, кто сообщает об их воровстве. Мне не стоит ждать благодарности за то, что я сделал. Но мне и не нужна их любовь. Это чувство мне недоступно. Смогу ли я сделать вид, что являюсь чем-то большим, нежели скрюченное тело, которое мстит тем, кто достаточно здоров, чтобы иметь собственную семью и использовать любую возможность для улучшения жизни своих родных?»

Он нажал рычаги, и коляска покатилась вперед. Хотя он очень умело маневрировал между стульями, но все же потратил почти целую минуту, чтобы добраться до двери.

«Я улитка. Я червь, живущий в металлической скорлупе, водяная улитка, которая ползет по стеклу аквариума, пытаясь очистить его от грязи. Я отвратительная улитка. Они же — золотые рыбки, сверкающие чешуей в прозрачной воде. Их гибель вызывает печаль. Но без меня все бы они погибли. Их красота зависит не только от них самих, но и от меня. И от меня даже в большей степени — ведь я работаю, чтобы сохранить их красоту, а они ей просто пользуются».

Всякий раз когда Карпентер пытался найти оправдание своему существованию, он рассуждал примерно таким образом. Между тем, его коляска выкатилась в коридор, который вел к парадной двери школы. Он знал, что его научные изыскания по севообороту стали ключом к освоению этих обширных целинных земель, лежавших в пустыне, на востоке Юты. Неужели они не могли учредить специально для него медаль, а потом вполне заслуженно наградить его той же медалью, которой награждали всадников свободы, сопровождавших в горах караваны иммигрантов? Они сами называли его героем. Они признали, что червяк в инвалидной коляске — герой. Но губернатор Монсон испытывал к нему только жалость. Он видел в нем только червяка. Карпентер мог быть героем, но при этом всегда оставался Карпентером.

Для его коляски построили пандус из бетона, после того как школьники дважды уничтожили деревянный. Когда они это сделали во второй раз, ему пришлось обращаться за помощью, воспользовавшись компьютерной сетью. Он вспомнил, как сидя на краю крыльца, он разглядывал лачуги обитателей поселка. Если они и видели его, то их вполне устраивало то положение, в котором он оказался — ведь никто из них не пришел ему на помощь. Но Карпентер мог их понять. Они испытывали страх перед тем, что казалось им странным и непонятным. Им было не по себе, когда они находились рядом с мистером Карпентером, слышали его механический голос и видели его инвалидную коляску на электроприводе. Он их действительно мог понять, ведь он тоже был человеком. Он даже был с ними согласен. Он делал вид, что Карпентера здесь нет, и, возможно, вообще уехал бы отсюда.

Он увидел вертолет, когда его коляска уже катилась по асфальтированной улице. Аппарат приземлился на площадке, расположенной между универмагом и часовней. Четыре судебных пристава вышли из прохода, открывшегося в борту, и направились в разные концы поселка.

Случилось так, что Карпентер находился как раз напротив дома епископа Андерсона, когда пристав постучал в дверь. Карпентер рассчитывал, что успеет вернуться домой еще до того, как они начнут аресты. Но он ошибся. Первой его мыслью было увеличить скорость и покинуть улицу. Он не хотел это видеть. Ему нравился епископ Андерсон. Во всяком случае, раньше нравился. Он не желал ему зла. Если бы епископ не приложил руки к воровству урожая и не обманул бы его доверия, то его не напугал бы ни этот стук в дверь, ни значок в руке пристава.

Карпентер услышал рыдания сестры Андерсон, когда ее мужа вывели из дома. Наблюдает ли за ним из дома Киппи? Заметил ли он, как мистер Карпентер проезжает мимо их дома? Карпентер знал, во что обойдутся эти аресты семьям злоумышленников. Это будет не только позор, хотя позор будет на весь поселок. Гораздо хуже будет то, что они надолго лишатся своих отцов, а детям придется еще больше работать. Разрушение семьи внушало ему ужас, так как невинные домочадцы будут в полной мере отвечать за вину своего отца. Это было несправедливо, ведь они не сделали ничего дурного. Но в целях защиты цивилизации столь суровые меры были необходимы.

Заставив себя прислушаться к стенаниям, доносившимся из дома епископа, Карпентер замедлил ход своей коляски. Он понимал, что если они знают о его причастности к этому, то сейчас смотрят на него с ненавистью.

А они наверняка знали: Карпентер намеренно отказался от возможности остаться инкогнито. «Если я обрекаю их на суровое наказание, то не должен и сам бежать от последствий собственных действий. Я вынесу то, что мне надлежит вынести, будь то горе, обида и гнев тех семей, которым я причинил вред ради всех остальных жителей поселка».

Вертолет оторвался от земли еще до того, как Карпентер добрался до дома, и с грохотом исчез в низко нависших над поселком тучах. Опять пойдет дождь. Три сухих дня, потом три дождливых и так в течение всей весны. Дождь хлынет вечером. До наступления темноты еще четыре часа. Может быть, он начнется только, когда стемнеет.

Карпентер оторвался от чтения книги. Он услышал снаружи чьи-то шаги. И шепот. Подъехав к окну, он посмотрел на улицу. Небо стало еще темнее. Компьютер сообщил, что сейчас полпятого. Ветер усиливался. Но звуки, которые Карпентер услышал, не были шумом ветра. Шерифы прибыли полчетвертого. Сейчас полпятого, и он слышит снаружи чьи-то шаги и шепот. Он почувствовал, как цепенеют его руки и ноги. «Подожди, — сказал он себе. — Ведь бояться абсолютно нечего. Надо расслабиться и успокоиться». Получилось. Его тело расслабилось. Сердце еще колотилось, но его ритм уже приходил в норму.

Со стуком распахнулась дверь. Карпентер сразу же оцепенел. Он даже не мог опустить руки, чтобы взяться за рычаги коляски, и развернув ее, посмотреть, кто вошел. Беспомощно раскинувшись в своем кресле, он слышал, как приближаются чьи-то тяжелые шаги.

— Вот он, — это был голос Киппи.

Когда его схватили за руки, кресло накренилось. Ему не удавалось расслабиться.

— Сукин сын окаменел, точно статуя, — это был голос Поупа.

— Убирайся отсюда, малыш, — сказал Карпентер, — ты зашел слишком далеко, вы все зашли слишком далеко.

Но они, конечно, не слышали его, ведь пальцы Карпентера не могли дотянуться до клавиатуры, которая, по сути, была его голосом.

— Так вот он, наверное, чем занимается, когда не ходит в школу. Просто сидит, как изваяние, возле окна, — Киппи засмеялся.

— Да он просто обалдел от страха.