Виталий Забирко - Слишком много привидений

Артамонов что-то говорил, частя словами, оправдывался, доказывал свою правоту, но я его почти не слышал и практически не видел. Комнату заволокло туманом, стены растворились в мерцающем мареве, открыв взору зияющую беспредельную пустоту. «Боже, — спрашивал я в эту пустоту того, кого нет, — как мне теперь жить?» Но заранее знал, что ответа не будет.

Артамонов понял мое состояние, положил лист бумаги на пюпитр и тихонько вышел из комнаты, аккуратно прикрыв дверь.

Медленно, очень медленно я опустил взгляд на лежащий передо мной лист. Корявые буквы расплывались, и я больше по памяти, чем зрением, прочитал свой вопрос:

КАК ДАВНО ВЫ РАБОТАЕТЕ НА ИНОПЛАНЕТЯН?

Ночь расставила акценты в оправдательной речи Артамонова. В одиннадцать часов мне ввели снотворное, и во сне сознание воспроизвело монолог нейрохирурга с магнитофонной точностью. Говорил Артамонов с горечью, но без тени покаяния в голосе.

— Я прекрасно понимаю, о чем вы думаете, — говорил он. — Только давайте не путать работу на иностранную разведку с моей деятельностью. Не нужны пришельцам наши секреты — их цивилизация на порядок выше земной. И ни о какой экспансии они не помышляют. Скорее речь идет о нашей защите, причем в большей степени от нас самих. Что касается моей вербовки… Подумайте сами, кто кого предает, когда ученые вынуждены эмигрировать за рубеж, — они свою страну, или государство отечественную интеллектуальную элиту? Впрочем, это все частности, дело не только в нашей стране. На протяжении всей истории человечества людей с такими способностями, как те, что появились у вас после удара шаровой молнии, распинали на крестах, сжигали на кострах, четвертовали, линчевали… Жанну д'Арк сожгли на костре; Калиостро умер в заточении; Нострадамус всю жизнь провел в лишениях… Судьба выдающихся ученых, мыслителей, писателей, музыкантов, художников ничуть не лучше. Архимед погиб от меча наемника; Сократа заставили выпить цикуту; Улугбека убил родной сын, чтобы завладеть троном; покрыта тайной кончина Шекспира; Моцарт и Ван Гог умерли в нищете… Скорбный список можно продолжать до бесконечности. И что вы можете на это возразить? — Артамонов посмотрел на меня и запнулся. — Извините, забылся. Вам, вижу, сейчас не до дискуссий. Пойду распоряжусь, чтобы вам Дали снотворное. Отдыхайте.

Когда утром меня разбудила медсестра и начались утомительные процедуры, я попытался проанализировать монолог Артамонова, но ничего путного не получилось. Слишком обрывочная информация, чтобы иметь представление о миссии пришельцев на Земле и о том, каким таким образом они собираются спасать нас от нас же самих. Если то, как эти незваные благодетели обходятся со мной, и есть акция спасения, тогда их «человеколюбию» воистину нет границ. Ни заточение на базе ФСБ, ни перемещение в какой-нибудь межзвездный паноптикум меня не прельщало. Чем это лучше сожжения на костре?

Медсестра заканчивала процедуры, когда дверь отворилась, и в комнату вместо ожидаемого массажиста вошли Артамонов и Серебро.

— Доброе утро, — поздоровался нейрохирург и направился к диагностической аппаратуре.

Серебро никак не приветствовал меня, подошел к койке, остановился у изголовья и мрачно вперился в мое лицо сквозь зеркальные стекла очков.

— Ознакомились со своим делом? — поинтересовался он. Я мигнул.

— Вот и хорошо. Я в курсе вашего вечернего разговора с Василием Андреевичем. Карты раскрыты, и, хотите вы или не хотите, мы будем с вами работать. Приступайте, — кивнул Серебро Артамонову, отошел в сторону и сел на стул.

Кусочками пластыря Артамонов начал приклеивать к моему телу датчики. Тягостное молчание, повисшее в комнате, наводило на мысль, что сегодня будет не так, как всегда. Впечатление необычности обследования усиливалось надвигающейся грозой: за окном быстро темнело, раскаты грома накатывали со стремительностью стучащего на стыках экспресса. Блеснула молния, порыв ветра рванул легкую штору, вскинув ее под потолок.

Медсестра подошла к окну, захлопнула форточку, щелкнула шпингалетом. Шум грозы стал глуше, и я ощутил странный толчок в мозг — этакое мгновенное болезненное сотрясение, будто хлопок форточки ударом скальпеля отсек невидимую пуповину, связывающую меня с внешним миром. Стало душно и тоскливо, опять накатило тревожное чувство клаустрофобии.

— Да, — сказал из-за моей головы Артамонов, — зафиксировано.

— Хорошо, — кивнул Серебро. — Вы готовы?

— Да, — повторил Артамонов.

— Приглашайте реципиента, — сказал Серебро медсестре. Медсестра вышла и через минуту вернулась в сопровождении рослого парня в джинсах, кроссовках, голого по пояс. Рельефную мускулатуру парня покрывала цветная татуировка змеи, обвившейся вокруг торса и рук.

«Художник Александр Куцейко», — узнал я его по фотографиям из своего личного дела.

Куцейко остановился у дверей, осмотрелся. Задержавшись взглядом на моем теле, опутанном проводами, он всмотрелся в лицо и тоже узнал меня.

— Роман! — обрадованно воскликнул он и шагнул к койке. — Привет! Вот уж не ожидал…

Куцейко наткнулся на преградившую дорогу медсестру, и мне показалось, что наткнулся он не на худенькую женщину, а на бетонную стену. Куцейко пошатнулся от столкновения, медсестра же не сдвинулась ни на йоту, противореча сразу трем законам Ньютона.

— Назад! — гаркнул Серебро, не поднимаясь со стула, и стремительно сунул руку в карман брюк.

— Да я только… — растерялся Куцейко, — с Романом поздороваться…

Он сделал попытку обойти медсестру, но она вдруг молниеносным движением схватила его за запястье, крутанула руку и заломила ее за спину с такой силой, что послышался треск сухожилий.

— An… — непроизвольно выдохнул Куцейко, согнувшись в три погибели.

— В угол его, на стул, — распорядился Серебро. Медсестра сопроводила Куцейко в дальний угол, усадила на стул и только здесь отпустила. Проделала она это с необычайной легкостью и выражением полного бесстрастия на лице. Отнюдь не случайно с первых минут знакомства я сравнил ее с манекеном.

— Зачем же так… — выпрямившись на стуле, пробормотал Куцейко, болезненно морщась и разминая плечо. Он с удивлением и недоверием окинул взглядом фигуру застывшей рядом женщины.

— Сидеть и без разрешения не вставать!

— Ладно, — пожал плечами Куцейко и снова поморщился от боли в хрустнувшем плече.

— А теперь, Саша, — внезапно сменив командный тон на благожелательный, сказал Серебро, — попытайтесь оживить свою змею.

— Николай Иванович, — удивился Куцейко, — вы же знаете, что она мне не подчиняется, оживает сама по себе. Я на нее никакого влияния не оказываю. Наоборот.

— А вы все же попытайтесь.