Владимир Михайлов - Кольцо Уракары

По дороге я сказал Повиджу:

— Значит, так. Твою диспозицию я в общем принимаю. Но ты уж введи меня побыстрее в свет. Базар, биржа, библиотека…

— Сразу, как только приедем в офис, — пообещал он. — Но до полудня еще время есть. Сейчас заедем ко мне — приведем себя в порядок, тебе бы ванна не помешала, а то выглядишь, словно вылез из мусорника. У нас любят, когда все — комильфо. Учти на будущее.

— Учту, — охотно пообещал я.

— Просвети меня насчет Рынка и всего прочего, — попросил я. — Это ведь не совершенно секретная информация?

Мы сидели уже не на берегу, а снова в его офисе, который он из скромности называл «Моя норка». Выпили для расслабления, и тут-то я и обратился к нему с этой просьбой — вполне естественной, по-моему.

Мой друг Повидж выглядел несколько мрачноватым, и в его голосе не было ни грамма веселья, когда он молвил:

— Вообще-то не следовало бы. Ты еще не принят, даже не представлен. Да уж ладно — все равно, тебе придется во всем этом разбираться, раз собираешься на нас работать. Думаю, начальство возражать не станет. Но все же порядок остается порядком, и разрешение нам нужно. А посему — прямо сейчас отправимся к нему, а уж потом поглядим и на Рынок.

И добавил вдруг нечто совершенно неожиданное:

— Не скажу, что рад всему этому. Но суп сварен, и поваром был ты сам. Как у тебя с завещанием — все в порядке?

Мне стоило бы вдуматься в этот несколько неожиданный и, уж во всяком случае, неприятный вопрос. И оценить его как первый звонок, предупреждающий о грядущих осложнениях. Но я в тот миг пытался понять, какие у меня шансы понравиться начальству и завоевать его доверие и все прочее, и ответил лишь:

— Что ты все обо мне волнуешься? Беспокойся за себя! Безусловно, ответ был, может быть, достаточно бестактным. Но ведь и вопрос его не относился к самым деликатным.

Как ни странно, он не обиделся. Пробормотал только:

— Как знаешь. Мое дело было — предупредить. Ну готов? Тогда пошли. Предъявлю тебя начальству — молодого и красивого.

Только тут я догадался сделать попытку втянуть его в разговор, чтобы хоть немного прояснить перспективу, которая вдруг (показалось мне) резко сменила окраску и из розовой превратилась в почти совершенно черную:

— Просто смешно. Я совершенно случайно оставил сумку в твоей машине — а в ней и все мои посольские достоинства. Лучше я сперва сбегаю за ними, а?

Но Повидж глянул на меня так, что всякая охота продолжать у меня тут же исчезла. Как и надежда на сколько-нибудь приемлемое развитие событий. С очень неприятным чувством я подумал, что, пожалуй, слишком понадеялся на принцип землячества, а кроме того — и это было главным,. — чего-то не понял, что-то упустил, какое-то обстоятельство, из-за которого мой статус здесь скатился на самое дно. Похоже, и второй звонок прозвенел — и снова я не услышал его вовремя. Что же, однако, могло стать таким обстоятельством?

— Слушай, Повидж…

— Пошли, — повторил Повидж кратко. И вместо восклицательного знака приставил к моей спине нечто.

Даже не имей я богатого опыта в подобных обстоятельствах, я просто лопатками ощутил бы дульный срез дистанта.

— Ну что же, — проговорил я, чтобы сохранить собственное достоинство. — Раз уж ты приглашаешь…

Итак, второй звонок уже прозвенел; третий же я обязан был услышать, когда встретился со взглядом человека, от которого зависела моя дальнейшая судьба — если она вообще еще существовала. Но, к сожалению, звонок долетел до меня очень не сразу. Дело в том, что когда Повидж провел меня по опустевшим в жаркий рабочий час этажам и коридорам Рынка и подвел к двери с неброской табличкой «Д-р Б.Дж. Зенден. Начальник отдела безопасности», когда он, деликатно постучав, распахнул передо мною дверь, все еще не опуская оружия, — я без труда опознал в сидевшем за столом человеке того, кто считанные дни тому назад оказал мне услугу в терминале Топси, когда мне нужно было без помех пронести мимо мздоимца-пограничника кристеллы с таинственной записью. Мне в те минуты казалось, что я провел очень лихое и удачное воздействие: почти мгновенно удалось подчинить его моей воле. Вот и сейчас почудилось, что мне по-прежнему везет. Но затеплившаяся было надежда тут же погасла, оставив после себя лишь хилую струйку дыма.

Причина в том, что я по старой привычке попытался сразу же заглянуть ему в нутро и произвести на скорую руку инвентаризацию его мыслей и чувств. В первую очередь, конечно, имевших отношение ко мне — но не только. Всегда ведь приятно чувствовать, что владеешь ситуацией.

Но на сей раз оказалось, что с таким же успехом я мог бы пытаться пролететь на скользуне сквозь железобетонную стену метровой толщины. Уже первая попытка коснуться его моим полем закончилась полным поражением. Наоборот: я почувствовал, что чужое поле — его — ворвалось в меня, и потребовалось крайнее напряжение, чтобы не допустить его слишком глубоко.

При этом ни лицо его, ни взгляд не выразили совершенно ничего. Ни намека на улыбку и ни тени раздражения или гнева. Он выглядел так, словно не помнил той нашей встречи и не заметил моей нынешней попытки. И сказал только:

— Приятный молодой человек. Присаживайтесь. Хотите что-нибудь сказать? Как прошло первое знакомство с нашей системой после столь удачного, хотя, увы, незаконного проникновения в Рынок? Успешно?

Повидж под столом толкнул меня коленом. Пришлось говорить, хотя, если быть откровенным, сейчас я с удовольствием бы помолчал, чтобы как следует вдуматься в новую обстановку. Все еще казалось, что я смогу вывернуться. Но я уже начал испытывать к сидевшему напротив меня человеку непроизвольное почтение.

Поэтому я, стараясь как можно натуральней выразить лицом и голосом наивную обиду, изложил все, что на скорую руку успел придумать. Основой моей конструкции были ссылки на неуемное, хотя и не вполне приличное любопытство, а также на горячее желание работать в Рынке и как можно скорее разобраться для этого во всех особенностях этой службы.

Закончив, я ожидал вопросов. Будь я на месте Зендена, у меня нашлось бы их не менее полудюжины, потому что в моем отчете (поскольку, как вы понимаете, самое интересное я предпочел не оглашать) возникло несколько зияний, или белых пятен, не все из которых удалось замазать и подкрасить так, чтобы не вызвать никаких сомнений. Однако все, похоже, прошло гладко — судя, во всяком случае, по тому, что за разъяснениями ко мне никто не стал обращаться.

Я облегченно вздохнул. Как оказалось — преждевременно.

— Ну, что ты скажешь? — обратился д-р Зенден к моему новому нанимателю. — Что с ним сделаем? Твой вывод?

— Какие могут быть сомнения: немедленное уничтожение, — ответил мой земляк, и голос его при этом ничуть не дрогнул.