Ирина Адронати - Марш экклезиастов

Так вот, я впервые увидел, как отец чего-то не смог. Он лично, в течение нескольких дней пытался вбить в помолодевшую Лёвочкину голову, что тому надо вести себя в соответствии со статусом малолетнего ребёнка, и это в его же, Лёвочки, интересах. Потому что если он доиграется до психушки, то навсегда останется золотым материалом для диссертаций по шизофрении.

Но Лёвочка мёртво стоял на том, что он доктор исторических наук, поэт, бывший депутат облсовета и Кнессета, почётный член, зампред, а также владелец и всенародно избранный президент. Повторное омоложение подчистило в этом списке строчку «несостоятельный должник, состоящий в международном розыске». Это какой-то психический феномен: когда Лёвочке об этом подробно рассказывали, он ненадолго притихал и пугался… а затем что-то в маленькой его башке перещёлкивало, и неприятная информация с тихим шипением испарялась из памяти.

Отец тёр лоб и бормотал что-то о неисследованных побочных эффектах. В ответ на моё предложение поставить на Лёвочке ещё один эксперимент и посмотреть, чем дело кончится — благо, материала не жалко, — он посмотрел как-то нехорошо, и я заткнулся.

Признаюсь, он меня не убедил. Но и у меня достойных аргументов не было. Я был пристрастен, каюсь, должен с прискорбием согласиться… и всё-таки человеколюбие не должно быть абстрактным, таково моё глубокое убеждение. Оно должно иметь вменяемые и чётко очерченные границы. Оно не должно идти во вред другим людям. И так далее.

Итак, нам пришлось придумывать новую легенду при полном отсутствии понимания со стороны наиболее заинтересованного лица. Племянник из Житомира превратился в своего же младшего брата, причём сильно травмированного скандальным разводом родителей. Я предложил было заменить на «трагическую гибель», но, едва закрыв рот, понял, что предложил глупость: такими словами попусту не разбрасываются. А ещё мгновением позже пришла шкурная — и тем огорчившая меня — мысль: а хорошо, что отцу моя идея не понравилась, к сиротке, чего доброго, соседи начнут относиться с сочувствием…

Ситуацию, в которой нашего подопечного могли увидеть не только соседи, я себе представлять в то время отказывался. А шкурность и мерзопакостность отдельных червячков, заводящихся в моей несчастной голове, надеюсь, вы согласитесь извинить. Я был начисто выбит из колеи и несколько переутомлён.

Единственное, что нас пока спасало от коллективного помешательства, — это то, что Лёвочку удалось подсадить на «Спокойной ночи, малыши». Подсадить в том смысле, что при звуках финальной песенки он начинал зевать, а через минуту засыпал — и спал абсолютно беспробудно до девяти утра. Как, каким чудом этот постгипнотический комплекс прополз в его подкорку и там закрепился, ни я, ни отец не знали: все прочие попытки загипнотизировать его проваливались, а ведь отец по этой части мастер не из последних…

Так мы и жили до середины апреля, всё больше приходя в тихое отчаяние от безвыходности ситуации — тем более что дела отца всё отчаяннее требовали его присутствия в других местах, а он никак не решался бросить меня наедине с этой проблемой. Я видел, как его буквально разрывает на части.

И всё же именно в мою надтреснутую башку пришла первая по-настоящему светлая идея. Этакая полномасштабная эврика. Сатори. Как у Ньютона с яблоком. Я полез за чем-то на книжный стеллаж, и сверху мне на темечко упала картонная коробка с фотографиями. Фотографии разлетелись, но при этом всё прочее встало на свои места. Я поднял пару из них — почти наугад — и принёс отцу. Он сидел с несчастным видом над какими-то таблицами. Я отдал фотографии и сказал: «Илья». Он посмотрел на фотки, на меня, и я понял, что у него тоже наступило просветление.

Этой же ночью Лёвочку украли цыгане: зашли к нам и вышли обратно с большой дорожной сумкой, которую цинично сунули в багажник своего белого «ауди». В сумке дрых Лёвочка.

У нас с родителями договор: я не лезу в их дела, как бы ни исходил любопытством. Моё дело — закончить школу и вообще впихнуть в себя максимум всяческих знаний, большая часть которых мне никогда не пригодится. Вернее, так: я впихиваю в себя то, что пригодится наверняка, то, что пригодится с долей вероятности — и то, что пригодится при каких-то чрезвычайно безумных обстоятельствах. При этом все понимают, что я не бездонный кувшин… Так вот, притом, что я не лезу в родительские дела и даже не задаю наводящих вопросов, я о многом догадываюсь. Да и кто бы не проявил догадливость после той нашумевшей истории с ящерами? Да что там истории — вполне себе полномасштабной войны! Но отец тогда — и много раз потом — велел: набивай голову новыми знаниями, а не чужими и устаревшими выводами. И потом немного откомментировал эту сентенцию: у людей моего возраста и аналогичного склада ума часто бывает так, что сложившиеся мнения по тому или иному поводу застревают в сознании надолго — и вскоре начинают влиять на восприятие, причём довольно радикально: то есть те вещи, которые не вписываются в картину мира, эти люди просто не замечают. А мы занимаемся такими делами, сказал отец, что не имеем права отбрасывать ни крупицы нового знания, каким бы диким оно ни казалось…

Какими делами они занимаются, я тоже примерно представлял. Но именно «примерно» — и старался не пускаться в спекуляции, потому что знал: моё меня не минует. Возможно, посвящение произойдёт после выпускного. Возможно, чуть позже. Взять, например, Петьку и Армена: они старше меня всего на два года, а уже посвящены.

В общем, я не торопился и не комплексовал.

Когда отец сказал, что раз проблема Лёвочки решена, то они с маменькой в начале мая едут к Брюсу в Австрию, оттуда вместе с ним — в Испанию, потом, вероятно (но не обязательно) — в Ирландию, и уж только потом возвращаются домой, а моё дело — спокойно сидеть на попе и готовиться к экзаменам, я только кивнул. Ни Австрия, ни Испания, ни тем более Ирландия не занимали верхних строчек в списках особо опасных стран, у нас тоже было пока тихо, если не считать зимне-весенней чудовищной самоубийственной миграции северных оленей из Эвенкии в Хакасию, их пытались подкармливать даже с вертолётов, но всё равно все олени передохли, — так что я мог со спокойной душой родителей отпустить — и заняться делами. Запущенная учёба, то, сё…

Катастрофа произошла, когда все билеты были взяты и все встречи, которые отец собирался провести, распланированы.

Значит, так: живём мы в Академгородке, и это район, от города весьма изолированный. И во многом отличающийся. Строили его в шестидесятые, поэтому дома с виду те же «хрущёвки», а планировка района такая, что без карты и компаса блуждать можно долго. Проще найти проводника из местных… Так вот, дома только с виду обычные, а внутри там очень даже ничего себе: и комнаты просторные, и кухни, и комнат в квартире может быть много — скажем, восемь. У нас комнат всего четыре, но зато — три балкона. Да и комнаты — это настоящие комнаты, зал — в два окна, не то что чуланчики в стандартных квартирках. Плохо, что потолки низкие… И, естественно, всё это стоит в лесу, зелени полно, бегают жадные белки.