Александр Беляев - Орден республики

Приползали и докладывали:

— В строю осталось десять человек. По три обоймы на брата. Воды — по полфляжки.

— В строю шесть человек. По две обоймы и по гранате. Воды — одна фляжка на троих.

Были и такие доклады:

— В строю восемь. На пулемет — одна лента. На винтовку — по обойме. Воды нет: отдали раненым.

— Что же будем делать, товарищи? — спросил Пашков.

— А что с такими силами можно делать? Ждать. И только, — высказал свое мнение Одинцов.

— Чего?

— Помощи.

— От кого?

— Известно. От своих.

— А если парнишка до них не дошел?

— Все одно — должны хватиться. Не нас, конечно, раненых. Но должны, — уверенно сказал Одинцов. — Товарищ Киров как говорил? За раненых все в ответе. Вот их и хватятся.

— Должны хвататься, — согласился Пашков. — Есть еще предложения?

Командиры задумались. Потом заговорили:

— Похоже, прав эскадронный.

— Ждать — дело самое простое. Ждать можно и день. И два. И три, — сказал Лузгач. — Только кто же из раненых столько без воды выдержит?

— Три дня никто, — сказал Пашков. — Я с комиссаром согласный. И потому приказываю: сегодня ночью попробуем небольшой группой прорваться из окружения. Прорваться, уйти в горы и дойти до своих. Казаки нашей вылазки наверняка не ждут. А мы и попробуем. Группу выделим человек в десять. Отберем только добровольцев. Дадим по гранате и по две обоймы на брата. А дальше сами пусть добывают. Так-то, товарищи командиры. Это и будет настоящая забота о наших раненых товарищах…

— Кто же с ними пойдет? — спросил Одинцов.

— Ты и пойдешь, — ответил Пашков. — Готовьте людей, товарищи командиры.

Мещерский вернулся в контрразведку, когда казаки снимали с коня Сурена. Избитый и измученный ездой чабан еле стоял на ногах. Чибисов пытался его поддерживать, но, увидев капитана, бросился ему навстречу.

— От есаула Попова? — сразу догадался Мещерский.

— Так точно, ваше благородие! — доложил Чибисов.

— Давайте его прямо ко мне! — приказал Мещерский и поднялся на крыльцо.

Через несколько минут к нему в кабинет ввели Сурена. Мещерский внимательно осмотрел чабана и сочувственно поморщился.

— Грубо, однако, с тобой обходились, милейший, — сказал он и прищелкнул языком. — Надеюсь, мне не придется прибегать к таким мерам. Развяжите его.

Чабана развязали.

— Хочешь сесть? Подайте стул! — приказал Мещерский.

Сурен как подкошенный свалился на стул.

— И воды ему дайте, — распорядился Мещерский и прочитал записку, которую прислал ему есаул.

Потом сел в кресло за свой стол, вырвал из блокнота лист бумаги, что-то на нем написал и отдал бумагу Чибисову.

— Скачи на базарную площадь. Найдешь там артиллерийский склад. Отдай бумагу начальнику. Получи что надо и возвращайся побыстрей к есаулу, — сказал Мещерский и закурил.

Чибисов, откозыряв, вышел из кабинета. А Мещерский, продолжая курить, спокойно говорил Сурену:

— Ты можешь сам подписать себе смертный приговор, милейший. А можешь очень легко и быстро освободиться и навсегда уйти отсюда.

Голос контрразведчика долетал до Сурена как гул далекого обвала. Он почти его не слышал.

— Тебе ничего для этого не придется рассказывать. Надо будет лишь сказать «да» или «нет», — продолжал капитан. — Я покажу тебе во дворе одного парнишку, а ты должен будешь вспомнить: давал ему лодку или нет. И сказать об этом мне. «Да» или «нет». Вот и все…

«Значит, взяли ребят, — понял Сурен. — Но почему он говорит только о парнишке? А девчонка? Что стало с ней?»

— Ты меня слышишь, милейший? — повысил вдруг тон Мещерский.

— Хорошо слышу, — ответил Сурен. И подумал: «А может, взяли совсем не того?»

— Ну вот и прекрасно. И не бойся. Парнишка тебя не увидит. Ты его будешь видеть, а он тебя нет. Наверное, так будет лучше?

— Наверное, — снова ответил Сурен. И снова подумал: «Нашел дурака, шакал паршивый, будто я верю хоть одному твоему слову. Только откуда же он узнал про лодку?»

А Мещерский продолжал свое:

— Парнишка сам во всем признался. Тебе нечего его жалеть. Он плут. Мы давно его ищем. Он связался с бандитами и помогает им воровать у богатых людей детей. Он и тебя обманул. А нам сказал, что ты сам дал ему лодку.

«И за это меня били? — чуть не вырвалось у Сурена. — Можешь говорить мне что хочешь, — подумал он. — Знаю я, что мне делать».

— Но если ты вздумаешь морочить мне голову, пеняй на себя, милейший, — предупредил Мещерский. — Живым отсюда не уйдешь.

Мещерский встал из-за стола и подошел к окну. И в этот же момент во двор въехали двое конных. Поперек лошади на седле у одного из них лежал Ашот. Сурен сразу же узнал его. Ему даже не надо было напрягать для этого память, не надо было приглядываться и подходить к окну. «Значит точно, взяли, — екнуло у Сурена сердце. — А девчонка? Неужели утонула? Эх, шайтан, почему сам их не повез? Разве можно было отправлять их одних?»

Зато Мещерский, увидев солдат и того, кого они привезли, весь просиял. От восторга он хлопнул в ладоши и с удовольствием потер их одна о другую.

— Так-с, все прекрасно, — сказал он, — Посмотри-ка, милейший, узнаешь ли ты этого человека?

«Это-то тебе и надо», — подумал Сурен и ответил:

— Никогда не видел.

— Как? — опешил Мещерский. — Он же к тебе приходил за лодкой?!

— Никто ко мне не приходил, — категорически сказал Сурен и отвернулся от окна.

— Да ты хорошенько посмотри! Хорошенько! — потребовал Мещерский. — К окну подойди!

— Незачем ходить. Первый раз его вижу, — повторил Сурен.

— Значит, так! — изменился в лице Мещерский. Простодушие и приветливость с него точно ветром сдуло. Шрам побелел. Левый ус нервно задергался. — Значит, по-хорошему мы никого узнавать не хотим. Дежурный!

В кабинет тотчас вбежал младший унтер-офицер Сыч. В дверях замерло еще двое солдат.

— В подвал! В изолятор! — рявкнул Мещерский, указав на чабана.

Солдаты подхватили Сурена под руки и потащили в подвал. А Мещерский вызвал подпоручика Геборяна. Совещание офицеров было коротким. Решили, прежде чем начать допрос с пристрастием (так в контрразведке именовали экзекуции), попробовать добыть признание добровольно, но уже у парнишки. Для этого чабана снова вывели из подвала, усадили за стол в комнатке рядом с кабинетом Мещерского. На стол перед ним поставили стакан с чаем и тарелку с пирогом. А напротив с наганом в руке сел подпоручик Геборян. После этого в кабинет Мещерского ввели Ашота. Его тоже не били и даже толкали не очень грубо. Мещерский взял двумя пальцами его за подбородок и, пристально заглядывая в глаза, с усмешкой сказал:

— Ну вот и закончилось твое путешествие, парень. Дальше ты уже не пойдешь.

У капитана были холодные жесткие руки и хрипловатый голос.