Юрий Брайдер - За веру, царя и социалистическое отечество

— Но и не евнух, надеюсь… Оставь на столе монету. Одной силиквы будет вполне достаточно.

Прежде чем встать из-за стола, она опорожнила недопитый Добрыней кубок и сказала скорее тоном нравоучительным, чем извиняющимся:

— Не удивляйся. Настоящие кесаревны тоже пьют вино. И до свадьбы знаются с мужчинами. Но больше всего им хочется сбежать из этого поганого города…

Одной силиквы — крошечной серебряной монетки — не хватало. Дабы остаться до утра, пришлось добавить еще две, а на вино ушел целый тремис — монетка тоже маленькая, но зато золотая.

— Как же нам быть дальше? — спросил Добрыня при свете нового дня.

— Ты о чем? — Блеск в глазах Анны не только не угас, а, похоже, стал еще интенсивнее, и было непонятно, какая именно страсть порождает его: похоть, гордыня, властолюбие, алчность или просто охота к перемене мест.

— Да все о том же… О требованиях, предъявляемых к невесте.

— Разве я не понравилась тебе?

— Я просто потрясен. Честно говорю.

— Значит, понравлюсь и Вольдемару. А что касается всего остального… Ты слышал что-нибудь о магометанском рае?

— Приходилось.

— Девицы, услаждающие там праведников, каждый раз возобновляют свою невинность. Вполне вероятно, что я одна из этих сладострастных гурий, покинувшая небо ради грешной земли. Твой господин получит все, что может дать ему стыдливая и непорочная невеста. Не беспокойся об этом. А вот о моем приданом побеспокоиться не помешало бы.

— Большого приданого Владимир не ожидает. Царьградские кесари известны своей прижимостью. Главное для него — почет.

— Но хоть какие-то платья и украшения я должна иметь! Или ты хочешь, чтобы я предстала перед князем нагой?

— Нагота — лучшее украшение женщины. Ладно, время у нас еще есть. Попозже что-нибудь придумаем…

— Послушай, все варвары такие тяжелые, как ты?

— Нет, просто я богатырь.

— Как долго продлится наша дорога?

— Месяца три-четыре. А что?

— А то, богатырь, что твой господин не обрадуется, если я разрешусь от бремени через пять месяцев после свадьбы. Так что не особо увлекайся.

— Уж потерпи. Когда мне еще придется побаловаться княжеским телом…

Теперь остался сущий пустяк — найти митрополита. Отправляясь на поиски, Добрыня в помощь себе прихватил черноризца Никона, имевшего кое-какие связи в церковных кругах.

Большинство попрошаек, христорадничавших у царьградских храмов, назубок знали Святое Писание и были весьма сведущи в вопросах теологии, да вот только достойного впечатления не производили — все сплошь одноногие, горбатые, кривые, паршеголовые, рябые, золотушные.

Лишь возле церкви Святой Богородицы при Кладезе взор Добрыни задержался на одном нищем, вид имевшем хоть и звероватый, но какой-то на диво величественный. Особенно удалась борода — длинная, пышная, вся пронизанная нитями благородной седины.

Одет попрошайка был в неописуемые отрепья, а на ногах, покрасневших от холода, не имел даже онуч.

— Кто это? — поинтересовался Добрыня.

— Михаил, — неохотно ответил Никон. — Бывший афонский послушник. Ныне известный ересиарх. Недавно с каторги вернулся. Одни зовут его Обличителем, другие Хулителем.

— Кого же он обличает?

— Всех подряд. Только затронь его — он и тебя обличит.

— Надо попробовать… Эй, человече! — Добрыня обратился к нищему. — И не зябко тебе босыми ногами на снегу стоять?

— То, что тебе снегом видится, для меня пух ангельский, небесами ниспосланный! — ответил нищий гулким басом. — Богу надо чаще молиться, греховодник, авось тогда и прозреешь.

— Зачем же ты меня ни за что ни про что греховодником обозвал? Не по-христиански это.

— Грех обличать — главная христианская добродетель! Кто объедается, бражничает и знается с блудницами, тому закрыты врата рая. Это тебя, блядин сын, касается!

— Коли ты такой ревностный поборник веры, тан: шел бы в храм служить. — посоветовал Добрыня, приглядываясь к горлопану то с одной, то с другой стороны. — Нынче многим заблудшим душам поводыри и указчики требуются.

— Те, которые ныне в храмах служат, сами отпали от истинного бога, отреклись от луча животворящего, продались мамоне! — Нищий плюнул в сторону церкви. — Не Спасителя славят, а диавола! Град святого Константина в новый Вавилон превратили! Лукавым блядословием свои богомерзкие делишки прикрывают!

— Уж больно ты крут, отец родной. — Бывший афонский послушник определенно нравился Добрыне. — Не каждому по плечу отречение и подвижничество. Слаб человек. Прощать его надо.

— Как прощать того, кто из человека в алчного пса превратился! — Возмущению Михаила Обличителя, то бишь Хулителя, не было предела. — Истреблять их надлежит, как Спаситель бесов истреблял! Истинный христианин мирские соблазны отвергает и в вере не покой, а борение себе ищет.

— Твои слова, должно быть, не всем нравятся. Через них и пострадать можно.

— А разве я не страдаю! Кому-то суждено дудкой потешной быть, а кому-то — божьим колоколом. Пока язык мне не вырван, буду блядодеев обличать, которые в патриарших хоромах засели. Пусть мучают меня, пусть бичуют, пусть на цепь сажают, аки зверя лютого — все одно не сдамся на их милость!

— Тяжко тебе приходится, человече, — посочувствовал Добрыня. — Один против всех не сдюжишь. Коли ты здесь таким суровым гонениям подвергаешься, так взял бы и ушел куда подальше. Учреди в отдаленном месте свою собственную епархию и славь там истинного бога себе на радость и людям во спасение.

— Где же ту епархию сыскать? — Михаил скорбно затряс бородой. — Разве что в царстве Гога и Магога.

— Можно и поближе. — Добрыня подмигнул Никону, с сомнением вслушивающемуся в этот разговор. — К примеру, в земле Русской.

— А это что еще за глушь такая? Кто эту землю создал — Господь Бог али сатана? Кто ее населяет — люди али твари бездушные?

— Земля сия обширна и обильна, лежит на полночь отсюда, за морем, — пояснил Добрыня. — Люди, ее населяющие, божьим промыслом одушевлены, однако имеют склонность к язычеству. Ты для них первым святителем станешь. Наперед могу сказать, что, когда град Константинов падет под ударами неверных, столица земли Русской, коей пока и в помине нет, провозгласит себя Третьим Римом и столпом православной веры.

— Наперед все знаешь… Ну — ну… — Михаил немного унял глотку. — Сам-то кто будешь?

— Я посланец тамошнего владыки киевского князя Владимира. Он первым креститься желает, чтобы остальному народу пример подать.

— Окрестить твоего владыку недолго. — Похоже, что Михаил заранее принял предложение, прямо еще не высказанное. — Вот только имя его бесовское заменить придется. Пусть лучше впредь Василием зовется, то есть «царственным».