Юрий Брайдер - За веру, царя и социалистическое отечество

— В Семеновском полку. — доложил Новиков.

— Это хорошо. Старые связи пригодятся… Ну, благословляю тебя! Помни, что в твоих руках находится спасение отчизны. Действуй решительно, а если надо, то и жестоко. Потом тебя оправдают — если не история, так историки.

— Брат Рыцарь, оставаясь верховным главнокомандующим, Радищев не позволит выполнить даже малую часть твоих указаний.

— Тогда Радищева придется убрать. Ничего не поделаешь — таковы суровые законы большой политики. У него много сторонников?

— Достаточно.

— Все они должны разделить участь вождя. Если дело организовать толково, одной ночи хватит с лихвой.

— Но это будет поистине Варфоломеевская ночь. — Новиков передернул плечами, словно у него вдруг зачесалось между лопатками.

— Не надо пошлых аналогий. Лучше придумать что-то свое, свеженькое… например, Ночь Длинных Ножей. И поторопись, железный Тадеуш не дремлет. Знаю я таких, как он…

— Тадеушем займемся в первую очередь. Слава богу, он успел нажить себе немало врагов… — похоже было, что голова Новикова уже работает в нужном направлении.

— У меня к тебе будет одна небольшая просьба, брат Магистр.

— Я ни в чем не могу отказать тебе, брат Рыцарь.

— Устрой мне свидание с императрицей.

— Это невозможно… — начал было Новиков, но тут же спохватился. — Когда?

— Да хоть сейчас. Зачем терять драгоценное время? Надеюсь, она не в Соловках?

— Нет, но добраться туда все равно будет нелегко.

— Никакие трудности не страшны мне, брат Магистр.

— Тогда через час спускайся в парк. Там тебя будет ожидать преданный мне человек. Можешь во всем полагаться на него, брат Рыцарь.

— С этой минуты я для тебя вновь Иван Барков, срамослов и выпивоха, по недомыслию связавшийся с бунтовщиками. Договорились?

— Да, — не очень уверенно кивнул Новиков, до этого взиравший на Баркова с собачьей преданностью.

— Не знаю, как ты обойдешься с Радищевым, но при случае передай ему пару куплетов моего сочинения:

— Узнаю Ивана Баркова! — с облегчением вздохнул Новиков. — Жив курилка…

За последние годы Баркову случалось бывать в разных передрягах, но все как-то больше на суше, а тут вот сподобилось на пару с флегматичным чухонцем плыть по морю на углом ялике — да еще глухой ночью, в зазимке, при изрядном волнении.

— А как быть, если вдруг перевернемся? — поинтересовался Барков, уже насквозь промокший от брызг, буквально захлестывавших ялик. — Нигде ни огонька. Даже неизвестно, в какую сторону плыть.

— Плыть никуда не надо, — спокойно ответил гребец. — Надо скорей идти на дно. Зачем зря мучиться?

— Спасибо за совет… Скажи, а как ты сам дорогу в море находишь? Без звезд, без компаса, без маяков…

— А как кошка находит дорогу домой?

— То кошка…

— Я рыбак в десятом поколении. Надо будет, в Швецию тебя доставлю.

— На веслах?

— Зачем на веслах… Минуем Котлин, я парус поставлю. Ветер ловить будем.

— Нет, в Швецию мне пока не надо.

Очередная волна перекатилась через ялик, и гребец, фыркнув, как морж, попросил:

— Бери ковш, вычерпывай воду. Если, конечно, жить хочешь.

— Не сказать, что очень сильно хочу. Да дела неотложные подоспели. Надо как-то с ними расплеваться… — Барков пошарил по днищу ялика, где все, что попадалось под руку, было холодное, осклизлое, рождавшее неприятные ассоциации с подводным царством, русалками, водяными и утопленниками.

Ковш в конце концов нашелся, но такой мелкий, что собаку не напоишь.

— Ты часом петь не умеешь? — спросил Барков, вспомнив почему-то былину о первом русском мореходе, безо всякого ущерба для себя частенько посещавшем дно морское.

— Петь в море — плохая привычка. Горло можно простудить.

— Жалко… А вот когда Садко по морю-окияну плавал, так завсегда пел и на гуслях себе подыгрывал. Чем нередко и спасался от всякой нечисти.

— Про Садко я слышал. Давным-давно он сюда из Новгорода наведывался. Обирал всех подряд. Совести не имел. Зато рассказывать небылицы был горазд. Старики наши до сих пор говорят: «Врет, как Садко».

— Интересно… А про Добрыню ваши старики ничего не говорят? Он ведь тоже из Новгорода. Рядышком с вами жил.

— Хорошего не говорят. А брань зачем слушать… Когда назад вернешься, попроси старух спеть тебе про злодея Едрыню Никахайнена, всячески мешавшего богам поддерживать в мире порядок и равновесие. Это и есть ваш Добрыня.

— Не ожидал даже, — огорчился Барков. — Впрочем, вы, чухонцы, все извращаете. Зачем нашу речку Обжору переименовали в Ижору? А Невагу [64]в Неву? Вот подожди, скоро отобьем у шведов всю Финляндию, так и с географией разберемся.

— Зря. — возразил гребец. — Пусть хоть какая-то память о пропавших народах останется. Где она, чудь? Нету. А Чудское озеро есть.

Ялик взлетел на гребень особо крутой полны, наверное, дошедшей сюда аж от берегов Готланда, и где-то далеко впереди мелькнула тусклая искорка — клотиковый фонарь военного бота «Дедал», на котором содержалась под стражей свергнутая императрица.

— А ведь матушка Екатерина малейшей качки терпеть не могла. — посочувствовал Барков. — Ее даже в тарантасе на английских рессорах тошнило.

— Кушала много, потому и тошнило, — буркнул гребец. — Теперь кушает мало, и тошнить ее перестало…

Когда до бота осталось всего ничего, от силы пара кабельтовых, гребец передал весла Баркову, а сам взялся за сигнальный фонарь. Чужаков к плавучей тюрьме если и подпускали, то лишь для того, чтобы в упор расстрелять из пушки.

Вскоре ялик благополучно пришвартовался к борту бота, который то возносился вверх, то проваливался почти до одного уровня с яликом. С палубы бросили веревочный трап и несколько соленых словечек.

Когда проверка полномочий гостя завершилась, на что хватило простого обмена паролями, Барков спросил у вахтенного помощника:

— Небось почивает ваша узница'

— Никак нет. — ответил мичман закутанный в непромокаемый плащ. — Недавно наши матросы для нее плясали и на ложках били. А сейчас она пунша себе потребовала.

— Не обижаете, значит…

— Не смеем. Какая ни есть, а помазанница божья.

С мостка зло молвил рулевой:

— Хоть и помазанница, а все одно баба. Не видать нам через нее ни удачи, ни родного берега, ни малых детушек.

Как отметил про себя Барков, старательно высматривающий в темноте наиболее удобные пути для абордажной атаки, в его словах был несомненный резон.

— Спускайтесь к ней сами, — сказал мичман. — Только сначала постучитесь. А то матушка сильно швыряется, если не в духе.