Владимир Брагин - В Стране Дремучих Трав

— А другая? — спросил Думчев.

— Другую закатали скарабеи.

— Понимаю, понимаю… Закатали в навозный шар. А не укажете ли вы место, где видели в последний раз скарабеев с навозным шаром? Отобрать у них крупинку! Что ж, человеку перехитрить зверя нетрудно. Если скарабеи катили шар-кладовую, то есть такой шар, в который они откладывают яйцо, то крупинка будет наша. Но если… если скарабеи катили шар не для потомства, а чтобы съесть его, то она погибла!

Горькая обида, тягостное недоразумение стали между мной и Думчевым.

Как это случилось?

От места схватки с богомолом, из страшных пил которого меня спас Думчев, мы отправились на поиски скарабеев. Мы шли к речке, чтобы переправиться на другой берег — туда, где скарабеи столкнули меня в воду. Думчев шел впереди. За плечами он нес большой мешок с картоном, добытым в осином городе, в руках — саблю.

Как я вскоре убедился, Думчев почти каждый день подстерегал гусеницу, когда она, выпустив нити-веревки, подвешивается к растению и изготовляет кокон. Думчев перерезал веревки острым кусочком раковины, вытряхивал гусеницу из кокона-мешка, а затем пропитывал его специальным составом. Так кокон гусеницы стал мешком. В Стране Дремучих Трав можно было с успехом раздобыть и воск, и креозот, и лаки, и йод, и другие сложные составы.

Думчев шел легко и быстро. А я тащился за ним со своим узлом-плащом. В нем были шар-крупинка и деревянная ложка, с которой я не хотел расставаться.

Я шел и думал: почему, когда я протянул Думчеву крупинку роста, он на нее и не посмотрел, а заговорил о… чернилах? Странно… А ведь стоило ему принять крупинку — и через час или два он был бы у себя за столом в лаборатории. После стольких лет одиночества!

А здесь ему еще придется превращать в бумагу картон, который он несет в мешке за спиной.

Думчев словно угадал мои мысли. Он сказал: — Человек многое подсмотрел у насекомых, люди многое взяли у них для развития культуры… Хотя бы чернила…

Я, конечно, стал сразу же объяснять, что чернила производятся из анилиновых красок.

— Вы, видно, не понимаете, о чем я говорю, — возразил Думчев. — Человек еще до ваших красок заметил чернильно-ореховую муху и те странные наросты, которые она делала на растениях, — чернильные орешки… Простая вещь — чернила, а какой скачок сделала с их появлением человеческая культура. Наблюдать, исследовать жизнь насекомых. Здесь столько богатств!

— Чернила — это мелочь, — возразил я.

— Насекомое прокалывает лист, — продолжал Думчев, оставив без внимания мои слова, — откладывает яичко, потом образуется орешек, в котором живет личинка. И люди стали приготовлять из этих дубовых орешков чернила. А бумага? Бумажные осы подсказали человеку, как производить бумагу из древесины. Бумага из льняного тряпья стоила слишком дорого. А культура человечества требовала много, очень много удобного и дешевого материала для письма — бумаги. Осы уже миллионы лет выскребывают своими челюстями волоконца дерева, растирают их в мелкий порошок и, выделяя клейкую жидкость, слепляют бумажный шарик. Этот шарик они прессуют челюстями, превращают его в тоненькую пластинку. И материал для стен их жилищ готов. Только лет его назад был открыт секрет производства бумаги из древесины. И на такой бумаге мы сейчас пишем и печатаем книги. Ведь это технический переворот, огромный скачок культуры вперед!

Мы шли дальше.

Я думал: какое странное торжественное выражение было на лице Думчева, когда он заговорил о чернильных мухах, о бумажных осах, а вот когда я ему протянул крупинку роста, он будто ее и не заметил. «Почему?» — спрашивал я себя. Смутная, пугающая догадка пришла мне в голову: неужели страстность и одержимость исследователя, открывателя победили в нем желание вернуться в большой мир? Неужели он не хочет расставаться со Страной Дремучих Трав?

Вдруг Думчев остановился и заговорил сам с собою:

— Надо думать, что молодому человеку (это он говорил обо мне) совсем не легко тащить в плаще тяжелый груз. Но мешок мой до отказа набит картоном. А надо, чтобы у нас руки были свободны.

Он повернулся ко мне:

— Не лучше ли спрятать наши вещи в надежное место? Будет легче идти. Мы спрячем их в гнезде халикодомы.

Это слово — «халикодомы» — он произнес с глубоким уважением.

Думчев отошел в сторону, прошел через открытую полянку и остановился.

Высоко в небо упиралась вершиной огромная голая, лишенная зелени каменная гора. К горе прилепилось белесоватое полукруглое сооружение. Оно в нескольких местах было просверлено. Подойдя ближе, я увидел, что отверстия эти гладкие и круглые.

— Лучшего места для хранения вещей не найти, — сказал Думчев. — Мы перед жильем халикодомы, пчелы-каменщицы. Молодые пчелы, пробив крыши своих гнезд и общий свод, улетели. Сейчас там пусто, все здесь будет в сохранности.

Думчев взял из моих рук узел, поправил за спиной мешок с картоном и стал легко взбираться на гору. С горы он перебрался на прилепившееся к ней белесоватое сооружение.

Я едва-едва вскарабкался вслед за ним. Все вещи Думчев опустил на длинных веревках в отверстие свода сооружения, а затем заложил отверстие камнями.

— Надеюсь, вы запомните это место? — спросил он.

— Но это невозможно!

— Учитесь топографии у пчел.

— Топографии? При чем тут топография? Здесь инстинкт. Результат миллионов лет приспособления. Но инстинкт слеп! До крайности ограничен, всегда автоматичен!

Я сказал это резко. Но разве я хотел быть резким?

Однако сам я почувствовал, что получилось обидно и назидательно.

Думчев решительно возразил:

— Вздор! Пчела всегда без ошибки находит свое гнездо.

— Да, это так! — уже запальчиво вскричал я. — Но перенесите это же гнездо в сторону, пусть совсем близко, так, чтобы пчела видела его, и она не узнает свое же гнездо. Она возвращается только к тому месту, от которого отлетела. Здесь инстинкт. А вы сказали: человеку надо учиться у пчелы, подражать ей. Ведь это нелепо! В безбрежном океане человек найдет человека. Разум создал компас и другие сложнейшие инструменты.

Угрюмая складка легла возле губ Думчева. Наступило тягостное молчание. Потом Думчев сказал:

— А все же человек учился у пчелы-халикодомы. Она приготовила цемент. Из цемента построила вот это жилье для своего потомства. Известково-глинистая земля, смоченная слюной пчелы, «схватывается» на воздухе и затвердевает навсегда! — Думчев почти выкрикнул это слово — «навсегда».

По-видимому, он был очень уязвлен моим замечанием, что людям нечему учиться у халикодомы. Я молчал.

Мое молчание он принял за возражение. С каким-то вызовом, не глядя на меня, он продолжал:

— Она, эта скромная пчела-каменщица, преподнесла человеку в дар тайну цемента.