Джоан Виндж - Пешка

Мне было больно смотреть на зеркально-блестящий, черно-зеленый фасад здания, когда мы пересекали черное зеркало отполированной террасы. Я проследовал за Джордан через высокие лакированные двери во внутренний сумрачный холл. Издалека доносились разговоры и топот ног. Я чувствовал наэлектризованность мозгов, перегруженных последними приготовлениями к приему. Но здесь, у входа, было тихо, мы находились в полном одиночестве.

Джордан обратила на меня свой тяжелый взгляд. Рука ее сжимала мою до тех пор, пока ее не свела судорога.

— Следуйте за мной. Не говорите ничего.

Она повела меня по особняку, избегая людей. Мы поднялись на лифте на три или четыре уровня. Джордан оставила меня в тесной, душной комнате, которая, как мне показалось, подходила для кабинета, хотя по мертвому, затхлому запаху я понял, что ею никто не пользовался.

— Заприте дверь. Ни с кем не разговаривайте, пока леди не поговорит с вами. Поняли?

Я кивнул, и Джордан вышла. Я стоял посередине комнаты, не в силах двинуться, и оглядывался. Комната, как и все здесь, была высокая и узкая. В дальнем конце комнаты блестели высокие узкие окна. Снаружи свет раннего вечера косо падал на реку; желоба городского панциря заполняли тени. Окружающее меня пространство было забито серыми губчатыми грибовидными наростами мебели, выглядевшей больной.

Мне ненавистна была мысль дотронуться до чего-либо, я боялся, что мебель рассыплется, как гниющая труха. Но, скоро устав стоять, я подошел окну и сел на край заколыхавшегося подо мной сиденья, уступом выпирающего из стены. Ни звука вокруг. Я глядел в окно на отвесно поднимающуюся блестящую городскую стену, серо-голубые воды реки, перекатывающиеся через камни внизу. Несколько часов назад они казались прекрасными, и как все изменилось сейчас!

Я сидел и думал о том времени, когда самый важный вопрос моей жизни заключался в том, смогу ли я стянуть достаточное, чтобы прожить неделю, количество еды или нет; когда единственной заботой было незаметно сунуть украденные вещи в щель-тайник, чтобы потом отдать долг перекупщику; когда самой тяжелой задачей было найти теплое место, чтобы поспать ночью. Когда все казалось простым: жизнь или смерть… Я наклонился, положив ноющую голову на руки. Когда я не понимал, почему кому-то достаточно лишь взглянуть на меня, чтобы возненавидеть.

Так сидел я и ждал. «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе…». Небо медленно меняло цвет, окрашивая мир в темно-голубое… День закачался на краю ночи. Наконец я услышал мягкий чмокающий звук открывающейся двери, и в комнату вошла Элнер.

В приоткрытую дверь я услышал мешанину голосов проходящих по соседнему залу людей. Дверь, звякнув, закрылась, похоронив звуки. Я встал. Из скрытых в стенах щелей медленно сочился свет. Элнер не двигалась с места, тело ее было напряжено, как тетива лука. Гнев и измена — вот что она почувствовала при виде меня. Я дернулся, словно ударенный током. Ни следа слабости или мягкости в Элнер, ни намека на понимание, симпатию или даже жалость. Я мог забыть об этом. Помолчав еще минуту, Элнер сказала: — Надеюсь, Центавр удовлетворен. Ваше присутствие в моей жизни превратило сегодняшние дебаты в катастрофу, в упражнение в тщетности. Мы, конечно, проиграем предстоящее голосование по дерегуляции. — Что значило, что Элнер теряет и должность в Совете. Ей даже не нужно было упоминать об этом. — Все — из-за вас.

Я тоскливо поглядел на сине-фиолетовое небо. Сумрак сгущался, прогоняя день. Ни одного укромного места, где можно спрятаться, — мы с Элнер были слишком видимы, стоя здесь, в круге предзакатного света, — как будто на нас навели лупу. Я не ответил ей, на сей раз уставясь в пол.

— Обычно вы за словом в карман не лезете. — В ее голосе послышались незнакомые нотки. — Вы не собираетесь спорить? Ведь вы всегда прекословите мне. Я думала, что ловкий диверсант всегда пытается покрыть свою работу. Полагаю, что теперь ваше задание выполнено и что вас послали сюда только для того, чтобы шпионить за мной.

— Я здесь не для того, будь оно проклято! Я не виноват, что Страйгер ненавидит псионов. Я не просил его накрывать меня!

— По крайней мере, вы могли меня уведомить, — холодно заметила Элнер, — что вы были бандитом.

— Я не был… Страйгер извратил все. Меня простили. Я — чист. Запись аннулирована, похоронена. Я не представляю, откуда он узнал…

— Имея нужные связи, любой может раскопать все, что ему захочется. А уж Страйгер-то имеет их, вне всякого сомнения. — Элнер сорвала с плеч пелерину и бросила на кушетку. Потом начала маятником ходить взад и вперед по комнате, изредка бросая на меня тревожно-гневные взгляды. — Самое худшее в этом «Суде Божьем» — то, что меня обвинили в сговоре с преступниками, точно я, пытаясь ограничить распространение наркотиков, тем самым хочу сокрушить человечество, поразив его чумой в виде дегенератов и выродков общества! — Элнер ударила рукой по столу. — Я была вынуждена согласиться с ним, признать его точку зрения, иначе я выглядела бы лгуньей и лицемеркой… поскольку, естественно, я согласна с ним, что криминальное поведение и разные отклонения надо контролировать…

— Псионов, вы хотите сказать? Того, что их почти никуда не принимают на работу, уже не достаточно? Не достаточно того, что их глушат наркотиками, если поймают на использовании пси-способностей при совершении ими преступления? Страйгер хочет, чтобы их накачивали химической дрянью с самого момента рождения. Вот почему ему понадобилось, чтобы дерегуляция прошла на голосовании. Вот почему он хочет пролезть в Совет Безопасности. Тогда он сможет загнать псионов в гетто, тюрьмы, свалить в груду хлама, а потом отнять у них право дышать… — Голос мой сорвался. Так уже случилось с гидранами… с моей мамой. Теперь Страйгер жаждет, чтобы это случилось со всеми, кто носит в крови хоть один-единственный ген Гидры, даже если этот один — утопленник в море хромосом. Знаю я, что ему надо… Знаю. Я прокашлялся: — Вы упомянули, что псионы достойны того, чтобы о них судили, как об остальных — один к одному. Я было подумал, что вы верите в это. Вы могли бы надавить на него, победить его…

Да, она могла бы, но после выступления Страйгера, где он назвал меня бандитом и предателем, не захотела. Страйгер прав. Те же мысли, то же отвращение, чувство измены и крушения всех надежд, которые я видел в уме Джордан.

— Вы сами виноваты.

— Половина его слов — ложь. Вы поверили Страйгеру, даже не потребовав от него доказательств. Вчера я думал, что вы… — У меня сжались кулаки. — Почему?!

— Потому что сказанное им о псионах — правда, — отрезала Элнер. — Они умственно нестабильны, социально опасны, наносят вред себе и окружающим. — Элнер думала о Джули, обо мне — о единственных встретившихся ей в жизни псионах. Но Элнер втемяшила себе в голову стереотип: все псионы — бродяги, выродки, главные преступники. И мы только подтвердили это. — Возможно, они немного успокоятся, если их… сила будет под контролем… — Теперь Элнер ни за что не взглянула бы мне в глаза. Часть ее знала, что сказанное — неправда или около того; что ее слова отрицают все, во что, как представлялось Элнер, она верила. Но перебороть себя Элнер была не в состоянии… и чувство вины только придавало ее негодованию силы.