Дэвид Вебер - Поле бесчестья

Все затянулось слишком надолго. С того момента, как ей стал известен состав суда, Хонор охватил страх, и с каждым часом мучительного ожидания этот страх усиливался. Воспоминание о предупреждении королевы относительно политических последствий, которых при всем желании не избежать, жгло ее, словно кислота, пролитая на зияющую рану. Ей казалось, что неспособность суда вынести приговор будет равносильно оправданию, если не хуже. Юнг, во всяком случае, снова будет гордо козырять своей неуязвимостью, и она не знала, как вынесет это еще раз.

Хотя на самом деле застарелая ненависть запаха не имеет, Александеру казалось, что кондиционер в совещательной комнате просто не выдержал перегрузки. Что, по правде сказать, было бы понятно: в течение нескольких последних часов психическое напряжение в помещении было таким, что ощущалось физически – как способное вывести из строя даже неодушевленный прибор.

Откинувшись в кресле, он потер уставшие глаза, изо всех сил стараясь не поддаваться овладевающему им унынию. Дискуссия в очередной раз выдохлась, сменившись натянутым молчанием. Впрочем, слово «дискуссия», подразумевающее обмен доводами и оценку их убедительности, едва ли подходило для определения происходящего. Все члены суда – включая, как с грустью признался себе граф, его самого – стояли на своем и не намерены были отступать ни на йоту, независимо от аргументации противников. Исполняя долг председателя, он позволил Кьюзак и Сименгаарду ожесточенно спорить с Юргенсом и Леметр. Соня Хэмпхилл, несмотря на свое старшинство, высказывалась реже, чем он сам, но голосовала всякий раз одинаково.

После того как бюллетени – с тем же тупиковым результатом – были заполнены восемь раз и Хэмиш уже с трудом справлялся с пульсирующей в висках тупой болью, он устало предложил:

– Послушайте, мы спорим не один час, а ведь никто даже не обратился к свидетельским показаниям. Кто-нибудь из вас хотя бы задавался вопросом о том, как факты представлены обвинением?

Ответом ему было молчание. Граф тяжело вздохнул.

– Так я и думал. А значит, мы находимся в тупике, причем не из-за того, что делал или не делал лорд Юнг, не из-за того, что делала или не делала леди Харрингтон, но исключительно в силу критериев, на основе которых пытаемся вынести решение. Мы не сдвинулись ни на миллиметр.

– И я не верю, что мы это сделаем… сэр. – Голос Юргенса охрип, но взгляд, скрестившийся со взглядом Александера, сохранил вызывающий блеск. – Я утверждал и продолжаю утверждать, что лорд Юнг действовал в рамках Военного Кодекса, что делает все это разбирательство просто нелепым.

– Согласна, – поддержала его коммодор Леметр.

Кьюзак и Сименгаард готовы были ринуться в бой, но адмирал Александер предостерегающе поднял руку и заговорил сам.

– Возможно, вы и правы, адмирал Юргенс, однако я вовсе не уверен в том, что другая коллегия согласится с вашей точкой зрения. Если мы не придем к решению, у Адмиралтейства не останется иного выхода, кроме как собрать трибунал в другом составе – таком, что его решение почти наверняка будет не в пользу лорда Юнга.

– Надо полагать, что это возможно, сэр, – ответил Юргенс. – Но я могу голосовать лишь так, как велят мне моя совесть и мое собственное понимание существа дела с позиции действующего законодательства.

– Независимо от политических и военных последствий, адмирал? – вырвалось у Хэмиша.

Он тут же прикусил язык, но было поздно. Глаза Юргенса вспыхнули.

– Я присягал в том, что буду принимать решение на основе имеющихся доказательств и моего понимания Военного Кодекса, – язвительно указал он. – Возможные политические осложнения не должны иметь к этому никакого отношения. Но раз уж вы, сэр, сочли возможным напомнить о них, я должен заявить, что сам этот процесс, по существу, является политическим. Он затеян ради того, чтобы приговорить лорда Юнга к смертной казни в угоду политической клике заговорщиков и кучке старших офицеров, желающих извлечь политическое преимущество, оказав помощь леди Харрингтон в сведении личных счетов.

– Что?!

Тор Сименгаард приподнялся с места, вцепившись ручищами в столешницу так, словно намеревался разнести ее в щепки.

– Это общеизвестный факт, капитан, – буркнул Юргенс. – Харрингтон ненавидит Юнга еще с тех пор, когда они вместе учились в Академии. Сейчас она оказалась любимицей толпы, и ей представилась возможность покончить с ним посредством этого судебного фарса. А некоторые старшие офицеры, – он упорно смотрел на Сименгаарда, не желая встречаться взглядом с адмиралом Александером, – готовы подписаться под любой юридической абракадаброй, лишь бы преподнести ей на блюде голову соперника и настроить общественное мнение против оппозиции. Воля ваша, но я, со своей стороны, в этом позорище участвовать не собираюсь.

Сименгаард издал низкое рычание, но прежде чем он успел что-то сказать, зазвучал резкий голос Леметр.

– Я полагаю, адмирал Юргенс затронул весьма важный аспект происходящего, – сказала она, сурово глядя на Сименгаарда. – В этой связи я обязана указать, что выбор Правительством капитана Харрингтон для протаскивания и проталкивания более чем сомнительных решений меня тревожит. Весьма тревожит. Совершенно очевидно, что по своей натуре эта особа вспыльчива, злопамятна и мстительна, причем не только в тех случаях, когда дело касается лично лорда Юнга. Вряд ли стоит напоминать вам, что на Ельцине она оскорбила действием посла Короны и в той же системе совершила попытку убийства. Ее самонадеянность, равно как и склонность к несоблюдению субординации, установлены однозначно. Напомню вам о показаниях, данных ею Комиссии по развитию вооружения, показаниях, которые свелись к грубым нападкам на адмирала Хэмпхилл, возглавлявшей эту Комиссию.

Соня вздрогнула и подняла было руку, но тут же опустила ее, предоставив Леметр изрыгать накопившуюся злобу.

– Эта женщина представляет собой угрозу. И мне нет дела до того, кто мог поддержать ее действия при Ханкоке! Никто, капитан Сименгаард, – никто! – не может поставить себя выше закона. Поэтому я как член военного трибунала требую от Главного военного прокурора провести тщательное расследование ее поведения, имея в виду наличие в нем несомненных признаков мятежа, выразившегося в наглой узурпации полномочий.

– Я поддержу это обращение! – рявкнул Юргенс.

Сименгаард и Кьюзак одновременно вскочили с мест.

Белая Гавань обмяк в кресле, ужасаясь тому, к каким чудовищным последствиям привела его оговорка. Забыв о субординации и приличиях, четыре офицера поливали друг друга бранью, и лишь Соня Хэмпхилл молча морщилась, наблюдая, во что превратилось судебное заседание.