Дэвид Герролд - Сезон бойни

Я удивлялся легкости в голове и чувству облегчения. Огромный груз свалился с плеч. У меня кружилась голова, я был готов взлететь в воздух без всякого «Иеронима Босха». Вся усталость, вся злость, все разочарования и страхи остались далеко внизу – как земля под нами. Я прислонился к переборке – пусть она меня держит. Чувствовал себя восхитительно пустым, и это было великолепно. Я был мягок, глуп и удовлетворен.

– Все действительно отлично, – заверил я Лиз. – Мои геройские деньки закончились. Впереди более важная работа.

Лиз подошла, прильнула ко мне, и мы, просто по-дружески обнявшись, стояли так долго-долго.

– По-моему, это самые геройские слова, которые ты когда-либо произносил, – прошептала она. – Я говорила сегодня, как сильно тебя люблю?

Я проверил по часам.

– Между прочим, с тех пор прошло уже два часа. Пора напомнить.

Спустя некоторое время мы разжали объятия и снова смотрели друг на друга, переполненные новым удивлением и радостью, и хихикали, как дети.

– Почему целоваться с тобой становится все приятнее и приятнее? – радостно спросила она.

Интересный вопрос. Мне пришлось полностью сосредоточиться на нем. После того как мы отпустили друг друга во второй раз, я сказал: – По-моему, все дело в постоянной практике – что напоминает о некой довольно интенсивной тренировке, которую вы провели с Дэнни Андерсоном.

– Что я могу сказать? Он ведь генерал, – рассмеялась Лиз и запустила пальцы мне в волосы. – Не ревнуй.

– Я и не ревную. Ну… не слишком. Тебя он поцеловал, а мне только пожал руку. По-моему, я должен оскорбиться. Он хорошо целуется, а?

– Сам проверь.

– Возможно, я так и сделаю.

– Эй, дорогой, если у тебя когда-нибудь появится шанс проверить, как целуется Дэнни Андерсон, валяй. Я возражать не буду. Только как бы это не вошло у тебя в привычку.

– Можешь не волноваться, по крайней мере до тех пор, пока девочки будут мягче мальчиков.

– М-м-м, – простонала Лиз. – Мне нравится в мальчиках именно то, что у них тверже, чем удевочек…

– Тебе это известно теоретически или из практики?

– Да, – ответила она, не поясняя, откуда именно. Ее пальцы умело расстегивали мою молнию.

Пол под ногами вздрогнул, и я ощутил краткий миг невесомости. «Иероним Босх» снова был в воздухе.

– Ого, снова летим. Хочешь, пойдем в каюту? Лиз пожала плечами: – Мне бы и хотелось. Увы, нас обоих ждет работа. Она с грустным вздохом застегнула молнию.

– Меня? А я думал, что уволился вчистую. Я опять расстегнул молнию.

– И не надейся. – Она шлепнула меня по пальцам и снова закрыла молнию, на этот раз до упора. – Насчет твоего увольнения вчистую. Произошли кое-какие перестановки, но ты по-прежнему очень нужен. Не только мне – работе. Ты – единственный человек в мире, который способен думать как червь.

– Я не понял, комплимент это или оскорбление.

– Комплимент. – Она прижалась ко мне и прошептала: – Я бы хотела, чтобы ты съедал меня каждый день. – А потом пощекотала кончиком языка мое ухо, что заставило меня ойкнуть, захихикать и отклониться назад, насколько позволяла переборка, вытереть ухо и вздрогнуть от наслаждения – все одновременно.

– Не смей этого делать! Ты ведь знаешь, как я боюсь щекотки.

– Потому и делаю. – Лиз одернула куртку и превратилась в генерала Тирелли. – У меня назначена встреча с капитаном Харбо. Тебе тоже пора на свидание.

– Какое свидание?

– А это второй сюрприз, – сказала она. – Ты приписываешься к специальной оперативной команде, в должности старшего советника.

– А?..

– Закрой рот, дорогой. Они тоже тайно поднялись на борт в Амапа.

– Ага, вместе с Кливлендской филармонией, Большим балетом, Стэнфордским марширующим оркестром и со всеми участниками прошлогоднего парада Тру-ля-ля, да?

– Парад Тру-ля-ля не поместился, но остальные ждут тебя на корме. – Она снова поцеловала меня, на этот раз только клюнула. – Иди все время по этому коридору. Он ведет в подсобный ангар, не указанный даже на чертежах. Очень удобно для контрабанды.

– Секреты, повсюду одни секреты, Иисусе! – Я быстро схватил ее и поцеловал. – Мне требуется больше, чем твой клевок, дорогая.

Когда я отпустил Лиз, она, задыхаясь, сказала: – У! Это уж точно не птичка клюнула. Если будешь продолжать в том же духе, то выйдет наружу еще один секрет.

– Не начинайте, генерал. По крайней мере, если не собираетесь закончить вместе со мной. – Недоверчиво покачав головой, я снова застегнул молнию. – Эй, до меня только что дошло! Если я штатский, то мне больше не нало отдавать тебе честь, верно?

Она взглянула на выпуклость на моих брюках и ухмыльнулась.

– Поздно сообразил. Уже отдаешь. – И прибавила: – Не беспокойся, такой способ приветствия мне нравится.

Послав мне воздушный поцелуй, она пошла вперед. Я вздохнул про себя: – Грязные мысли всегда приятны.

– Я уже слышала это… – – донесся певучий голос. Я улыбался до самой кормы.

Чем дольше нити манны остаются в воздухе, тем в большие конструкции они слипаются. Самые крупные теряют летучесть и, вместо того чтобы парить в воздухе, подскакивая, катятся по земле, как русское перекати-поле, пока не встретят какое-нибудь препятствие, которое не могут преодолеть.

Таков механизм возникновения розовых штормов, которые регулярно заносят большие территории на западе Соединенных Штатов. Время от времени наблюдаются конструкции размером с дом, как, например, большой пуховик из Аламеды.

Когда конструкции нитей манны высыхают, они рассыпаются в пыль, которая висит в воздухе, постепенно оседая на землю и образуя мягкие вязкие сугробы. Они представляют собой биологический эквивалент полимерных аэрозолей и в конечном итоге наносят такой же большой ущерб окружающей среде и особенно земным растениям и животным.

«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)

Дорога оказалась длинной.

На полпути я начал петь про себя. И танцевать. Я пел старую глупую песню. Я чувствовал себя так прекрасно, что не мог сдержаться.

– О, я – янки Дудль, молодец. Янки Дудль меня зовут. Я – родной племянник дяди Сэма и родился четвертого июля. У меня, у янки Дудля, есть милая. Она моя гордость янки и радость – о, янки Дудль едет в город верхом на пони – я тот самый янки Дудль, паренек…

Я радостно отбивал чечетку на металлическом полу, вне себя от головокружительной свободы и совершенно не замечая…

Двое крепких мужчин в желтых комбинезонах лениво подпирали стену на пересечении двух коридоров. Они стояли, прислонившись к переборке, скрестив руки на груди и явно бездельничая. Они казались почти одинаковыми, словно отлитыми из мяса в одной и той же форме. Почти лишившись дара речи и сильно смутившись, я с лету затормозил. Они с любопытством смотрели на меня. Что-то в их взглядах говорило, что они не случайно остановились поболтать именно в этом месте.