Дэвид Герролд - Сезон бойни

А затем корабль действительно накренился. Он лениво повалился на бок, и все быстро поехало к ставшему теперь левым борту: оставшиеся несколько кресел, столов и ящики с оборудованием, продовольствием и приборами, которые нам были еще нужны. Растерзанный тигр, царапаясь и раскорячившись между крышками двух ящиков, перевернулся на ноги и начал отчаянно карабкаться наверх, все время испуская механические стоны – точь-в-точь крики раненой лошади. Мертвой хваткой я вцепился в стойку и, повиснув на ней, протянул руку Зигелю – он рванулся ко мне, промахнулся и с безумным видом заскользил вниз. За ним поехал яшик. Больше я Зигеля не видел.

А корабль продолжал разрушаться!

Рев стоял оглушительный. Неразбериха чувств перемежалась вспышками красного, черного и пурпурного. Что-то с грохотом взорвалось под нами, и кол расщепленной верхушки дерева проломил открытый люк, отбросив в стороны, как мусор, людей и машины, рывками вырос до потолка и, пробив его, обнажил кусочек неба и кажущийся неуместным газовый баллон, улетавший в безмятежную голубизну.

Пол трюма прогнулся, вспучился и лопнул, выбросив мощный фонтан шепок, мусора, мебели, приборов. Я хотел было укрыться за стойкой от сметающей все волны…

Что-то ударило меня, выбив стойку из рук, – я упал, врезавшись в стену, которая стала полом, и, скользя и кувыркаясь, поехал прямиком к зияющей ране на месте бывшего грузового люка. Я пытался встать на четвереньки, но стена становилась все круче, я упал на бок и вывалился наружу. Ударился о дерево, отлетел от него, схватился было за торчащий сук, но промахнулся, врезавшись в него лицом, запутался в лианах и паутине; моя нога зацепилась, вывернулась, что– то дернуло ее, а затем я снова полетел вниз и с невероятной силой врезался в бесконечность…

Надо мной ярко поблескивало и переливалось розовое сияние «Иеронима Босха», по-прежнему плывущего в небе. На самом деле он неумолимо падал, обрушивался на меня сверху, только я летел вниз еще быстрее.

Только я больше не падал…

Я уже был на земле, лежал на спине, глядя на трепещущие шелковые клочья «Иеронима Босха» и удивляясь, почему все еще стоит шум. Сколько же это будет продолжаться? Грохот, треск, падение, крики! Но теперь я начинал различать и другие звуки, новые: пурпурные и красные, они становились все громче, и еще голоса, кричащие, ругающиеся, визжащие, зовущие на помощь. Если кто-нибудь и отдавал команды, то я их пока не слышал. Раздавался рев, слышались взрывы. Бежали люди. Над головой грохотали вертушки. Земля вздрогнула с глухим рокотом – это сбросили скользящую бомбу, расчищавшую в джунглях посадочную площадку для вертолетов. С неба все сыпались и сыпались мне на лицо осколки сверкающего зеленого купола джунглей. Они трепетали в воздухе, как вымпелы.

Я не мог пошевелиться. Ничего не чувствовал. Я просто смотрел в прекрасное розовое небо и удивлялся: почему, мать его, оно так блестит?

Вынос значительных масс почвы из-под земли составляет большую проблему для гнезда, и за это отвечает странное симбиотическое/хищническое партнерство с тысяченожками, которые обязательно присутствуют в любом хторран-ском поселении. Тысяченожки кормятся всеми выделениями медузосвиней, какие только находят в тоннелях, зачастую пожирая самих медузосвиней, отделившихся от основного комка. А иногда и сами гастроподы разыскивают в гнезде выделения медузосвиней и начинают их пожирать и часто, добравшись по следу до колонии, целиком съедают и ее.

Так как основная масса медузосвиньи всегда состоит из почвы в ее кишечном тракте, земля попадает в тысяченожку или гастроподу, поедающих медузосвиней. Таким путем большая часть почвы, проглоченной медузосвиньями, и попадает на поверхность мандалы.

Перед дефекацией гастроподы обычно выходят наружу. Свой фецес, имеющий консистенцию смолы, они часто используют при строительстве куполов и загонов.

«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)

Запищал телефон.

Я машинально ощупал себя. Удивительно, но он по-прежнему висел на поясе. Отстегнув, я с любопытством поднес его к уху и включил.

– Алло?

– Джим! – Это была Лиз. – С тобой все в порядке?

– О'кей, – ответил я и удивился собственному вранью. Я не мог пошевелиться. Даже языком ворочал еле-еле.

– Ты уверен? У тебя какой-то странный голос.

– О, я лежу тут. Думаю.

– Где тут? Где ты находишься?

– М-м, я… – Я повернул голову. – Поддеревом. Аты где? Я иду к тебе.

– Оставайся на месте. Не двигайся.

– Ладно, – прошептал я. – Нет проблем. – Мой голос начал пропадать. – Только немного отдохну.

– Хорошо. Лежи где лежишь. Не отключайся. Продолжай говорить. Сможешь?

– Угу. Где ты?

– Все еще на корабле. Салон перекорежился и развалился. Я в коридоре. Наверное, я смогу… да, смогу выбраться на крышу. Придется двигаться ползком, но я сумею. – Ее голос был очень сдержанным. – Ты поранился?

– Не… думаю.

– Можешь двигаться?

– Я же ответил на твой вызов, разве нет?

– Джим!

– А?

– Слушай меня. Потерпи еще минуту, чтобы я могла определить направление. Никуда не уходи, ладно?

– Ладно.

– Обещаешь?

– Обещаю. Ты можешь побыстрее?

– Что случилось?

– Ничего. Просто… кажется, я все-таки немного поранился.

– Где?

– Везде. Больно дышать. Глотать больно. Можешь принести немного воды?

– Держись. Я люблю тебя.

Послышался щелчок, и голос Лиз исчез, казалось, навсегда, а я остался лежать на испещренной светлыми пятнышками подстилке джунглей и слушать, как что– то с хрустом продирается сквозь кроны деревьев и мягко ударяется о влажную землю. Откуда-то из глубины изумрудного сумрака доносились крики о помощи.

– Эй, кто-нибудь! Есть здесь кто-нибудь?

– Я здесь есть, – отозвался я, но у меня не хватило воздуха, чтобы сказать это громко. – Здесь.

… Незваное пестрое насекомое зажужжало перед моим лицом – яркий шепот, от которого нельзя отмахнуться. И далекий хор, мягкая стена голосов. Слова я не разбирал, понимая только их смысл: «Джимбо, не спи, мы идем». А потом пришло ощущение, что меня поднимает на свои сильные и уютные руки что-то защищающее от опасностей, что-то золоти сто-розовое, ангельское, мужественное, с восхитительным запахом пота и сосны; отдаленные голоса бормочут что-то невнятное об уровне сахара в крови, болевом пороге, заторможенности, что-то о коленной чашечке…

– Здесь! Здесь кто-то есть!

В мои глаза бьет свет. Фонарик. Я открываю глаза, зажмуриваюсь, снова открываю. Вокруг царит какой-то кошмар. Повсюду огни. А поверх всего по-прежнему полощется и сверкает розовый саван корабля. Огромный потолок, мерцающий золотыми огнями.