Дэвид Герролд - День проклятья

– Кто ты? – Баб.

– Габ? Может, Боб?

– Баб, баб, баб… – Он расплылся в счастливой улыбке. – Баб, баб, баб, баб, баб…

– Нет, – сказал я. – Нет.

И снова внимательно посмотрел на него.

– Нет, нет, нет, – отозвался он. – Нет, нет, нет. – И снова: – Баб, баб, баб…

Баб, баб, баб…

Я отпустил его, и он пошел прочь, по-прежнему бубня себе под нос. Я повернулся к Флетчер:

– Ну что?

Она одобрительно закивала:

– Продолжайте в том же духе.

На этот раз я выбрал маленькую девочку в одних штанишках. Чем меня смущает одежда этих людей? Девчушка была очень худенькая и физически недоразвитая.

Может, это мальчик?

Я заглянул в ее лицо, такое же пустое, как у остальных.

– Кто ты? – спросил я. – Как тебя зовут?

– Меня зовут?.. – сказала она. – Меня зовут?

И моргнула с тем же выражением неуверенности и недоумения, что и парень.

– Правильно. Как тебя зовут?

– Меня зовут… Меня зовут… тетушка Верблюд. Меня пасут, меня несут, меня зовут, меня зовут… – Она весело щебетала и улыбалась мне, приняв условия игры. – Зовут-несут, несут-пасут, пасут-спасут…

Я отпустил ее и выбрался из толпы.

– Я понял. Они – не зомби. С ними можно общаться, но они почти разучились понимать смысл слов, так что это и не спятившие раненые. Значит – промежуточная стадия, правильно?

– Отчасти, – ответила Флетчер.

– Что это? Последствие эпидемий? Мозговая лихорадка?

– Разве после мозговой лихорадки выживают? – насмешливо напомнила она. – Если эго и последствие эпидемий, мы не знаем, какое именно. Видите вон того человека? – Она указала на высокого мускулистого мужчину. – Один из самых талантливых биологов в университете. Когда разразились эпидемии, он зимовал на Южном полюсе и уж точно не мог заразиться. Перед возвращением прошел полный курс прививок. Так что если это и последствие эпидемий, то, скорее, психического характера.

– Как он… попал сюда? – спросил я.

– Изучал их, – тихо ответила Флетчер и махнула рукой в направлении толпящихся на площади людей. – Он собирался выявить особенности их стадного поведения, как, например, у императорских пингвинов. Он провел здесь много времени, жил с ними, кочевал. Но однажды не вернулся. Когда мы переполошились и примчались сюда, то обнаружили его в толпе. Он превратился в одного из них.

Я задумался, но не успел задать следующий вопрос. Флетчер сказала:

– Для нас никакой опасности нет. Требуется провести здесь очень много времени.

– А… – только и выдавил я, не очень-то в этом убежденный.

Тем временем на площади собралось уже несколько сотен особей; я наблюдал за ними, пытаясь понять, почему они так притягивают внимание.

– В них что-то есть. Не могу разобраться, но здесь явно что-то происходит.

Достаточно понаблюдать минуту, и видишь, что чем-то они отличаются. Что это?

Скажите, кого они напоминают?

– Лучше сами скажите, – отозвалась Флетчер, – что вы видите?

– Вижу розовые тела. Не в этом ли часть разгадки? Они очень легко одеты.

– К лету они разденутся вообще, но дело не в этом. Сан-Франциско видел толпы обнаженных и раньше. На праздновании Дня независимости одежды на демонстрантах было еще меньше.

– Не могу судить. Отец не пускал меня туда.

– И зря. Однако нагота – лишь часть проблемы. Что еще?

– Э-э… Кожа. Когда я прикасался к ним, она показалась скользкой. Недостаточно влажной. Слишком уж гладкой. Словом, другой.

– М-м, но и это еще не ключ к разгадке. Если люди другие и вы это видите, не надо подходить и щупать их.

– Верно.

Я снова вгляделся в бестолково кружащуюся толпу.

– Хотите подсказку? – предложила она. – Чего у них не хватает?

– Не хватает? М-м-м. Разговоров. Они почти не говорят; лишь некоторые бубнят что-то, но тихонько и никого не обижая – совсем не так, как дамы на улице. Они бормочут, как младенцы, забавляясь звуками собственного голоса… Погодите! – Мысль начала оформляться. – В них нет… напряженности, зато есть какая-то наивность, чистота. Они как дети, верно? Словно забыли о том, каким надо быть взрослому человеку, и тем самым вернули себе невинность ребенка. Я не ошибся?

– Продолжайте, – попросила Флетчер.

Она улыбалась – значит, я был на правильном пути.

– Они могут испытывать боль или злость, но не копят их, как обычные взрослые люди. Мы неделями носимся с обидами, вымещая их на каждом встречном. Видели когда-нибудь передачу «Всюду и обо всем»? Однажды там показывали фотографии людей, случайно снятых на улице. Казалось, все надели маски – такими напряженными и неестественными были их лица. А у здешних людей – я думаю, что могу их так назвать, – лица расслаблены. Они распрощались с болью…

В этот момент я понял еще кое-что и замолчал.

– Что вы хотели сказать? – спросила Флетчер.

– М-м, ничего особенного. Просто я вдруг подумал, как, должно быть, грустно поменять свой разум на освобождение от боли.

Я посмотрел на Флетчер и пожалел о сказанном: она была готова расплакаться.

– Вы хотели, чтобы я это увидел?

– О нет. – Она шмыгнула носом. Вид у нее был неважный. – То, что я хотела вам показать,, еще не началось.

Придумайте сами хторранскую шутку.

В.?

О. Жратва.

Я снова посмотрел на площадь и спросил:

– Это стадо? Флетчер кивнула.

– Прошлым летом его численность превышала тысячу двести голов, зимой упала до трехсот. Сейчас она снова растет – их примерно семь с половиной сотен.

Крупнейшее поголовье в Северной Калифорнии.

– А что случилось с остальными?

– Большинство умерло, – уклончиво ответила она. – Каждую ночь кто-то уходил.

Все происходит примерно так: после шока наступает стадия «раненых». Процесс обратим, если немедленно начать лечение. В противном случае человек продолжает деградировать. Работает подсознание – люди ищут общения с себе подобными. Так что это, – она указала на толпу, – неизбежно. Раненые собираются в стада.

Думаю, у них возникает иллюзия безопасности. Но состояние некоторых настолько тяжелое, что они не могут выжить даже в стаде. Изгои становятся зомби. Тогда продолжительность их жизни не превышает шести недель. Я, правда, и этому удивляюсь.

– Вы занимались этим, да? Она кивнула.

– Сейчас вы, возможно, – наблюдаете будущее человечества. Судя по тому, как растет стадо, к июлю здесь скопится две с половиной тысячи. Если это произойдет, стадо распадется на два независимых. Видите вон там два грузовика?

Это – уж извините меня за терминологию – ковбои. Раньше мы содержали стадо в парке Золотых Ворот, но там каждую ночь поголовье слишком сильно убывало, поэтому его перегнали сюда, чтобы устраивать ночевки в Брукс-Холле.