Дэвид Герролд - День проклятья

Я замахал руками, словно хотел стереть все сказанное. Отхлебнул еще глоток этого ужасного эрзаца. Снова посмотрел в глаза прекрасной Флетчер. Надо бы с ней переспать. Почему я не додумался до этого раньше?

– Это нечто вроде первобытной общины. Понимаете, там… создано какое-то свое, замкнутое пространство. В границах этого пространства перестаешь быть человеком в нашем понимании и становишься таким, каким они хотят видеть человека. Там человекообразные заключили взаимный договор. Homo sapiens решил, что разум бесполезен, и отказался от него, осваивая нечто иное. Это похоже на телепатию, Флетчер, – оно обволакивает. Чем ближе подходишь, тем легче отказаться от языка. Ты как бы излечиваешься от языка как от сумасшествия, на которое все мы добровольно согласились. Но там заключен новый договор: на существование без мыслей, без языка, без общепринятых ценностей. Они живут только настоящим – от прошедшей секунды до следующей. Это… Я снова пытаюсь объяснять, заметили? Чем больше мы стараемся объяснить, тем больше запутываемся. А всему виной наш разум.

Она прижала палец к моим губам и прошептала:

– Ш-ш. Не волнуйся, отдохни.

Я запустил пятерню в волосы. Они свалялись в колтун. Хорошо же я выгляжу!

– Что ты чувствовал, Джим?

– Трудно передать… – Я посмотрел на Флетчер и ощутил, как по щекам струятся слезы. – Это было чувство… свободы. Словно мой мозг паразитировал в чьем-то теле, и некоторое время спустя я освободился от него. А теперь, когда меня вернули обратно, мне так… жалко и непередаваемо грустно. – Я снова посмотрел на стадо. – Они… такие счастливые.

Флетч крепко обняла меня. Я не ощущал ничего, кроме ее тепла и запаха цветов.

Нас окружали какие-то люди, но мне было все равно. Больше я не сдерживался; зарылся лицом в ее грудь и рыдал, сам не зная почему.

Она гладила меня по голове. Я чувствовал, насколько я грязен, но ее это не смущало. Она предложила:

– Хочешь, изложу официальную версию?

– Какую еще версию?

Она обхватила меня руками.

– Согласно официальной версии, мы еще не перестали жалеть о том мире, который потеряли. О годах, что были до эпидемий. Как еще относиться к смерти целой планеты?

Ее вопрос повис в звенящей тишине.

Я снова нащупал кружку. Пойло уже достаточно остыло и вкус почти не чувствовался, да я и привык к нему. Или привыкну за ближайшую сотню лет. Я натянул одеяло.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Флетчер.

– Хорошо. В самом деле. – Я посмотрел в небо, потом на стадо, уходившее в Брукс-Холл, в свой ночной загон. – Мне бы тоже поспать…

Я с надеждой взглянул на Флетчер.

– Да, – согласилась она. – Но только не с ними. Больше ты никогда не придешь сюда.

Кто-то помог мне забраться в машину «Скорой помощи», и мы отправились в Окленд.

В. Какой у хторра национальный вид спорта?

О. Прятки: «Кто не спрятался, я не виноват».

Всю ночь мне не давали спать.

Накачали под завязку кофе – нашли-таки настоящий – и продолжали говорить со мной.

Я постоянно канючил, чтобы меня отпустили, но Флетчер неумолимо повторяла:

– Пока нельзя. Потерпите еще немного.

– Зачем? Чего вы ждете? – хныкал я.

В последний раз я хныкал в пятилетнем возрасте. В конце концов Флетч призналась:

– Мы хотим, чтобы вы проснулись человеком, а не животным. Необходимо проверить, как ваш мозг реагирует на слова, а во сне вы лишены языка.

– Я проснусь человеком, – убеждал я. – Ну, верите?

– Можете поручиться головой?

– Головой?

– Если проснетесь завтра невменяемым, мы вас убьем, договорились?

– Что?!

– Я сказала: если проснетесь завтра животным, мы вас убьем.

– Э-э.. – Я протянул кружку: – Можно еще кофе?

Флетчер улыбнулась.

– Ну вот видите – с вами все хорошо. – Тем не менее кофе она налила. – Предполагалось оставить в комнате негромко работающее радио, но тут мнения разделились.

Одни считают, что это вернет язык, а другие говорят, что источник невнятных звуков снова выведет вас за границу сознания. – Она вздохнула. – В конечном итоге мы договорились, что вы должны выкарабкиваться самостоятельно. В определенном смысле – должны сделать выбор. – Она заглянула мне в глаза. – Понимаете, о чем я? Я знаю, что вы хотите вернуться и будете сопротивляться зову. Но хватит ли силы воли?

Я опустил глаза. Ее взгляд слишком пронзителен. Мне хотелось от него спрятаться.

– Думаю, что сумею, – сказал я, наконец подняв глаза на Флетч. – Попробую.

– Не надо пробовать, надо сделать. – Она снова взяла меня за подбородок и подняла мое лицо. – Мне бы не хотелось потерять вас.

Я кивнул. Хотя все слова казались мне сейчас ничтожными, но она хотела, чтобы я их произносил. Я почувствовал себя в ловушке.

– Хотите, я вас научу одному приему?

– Какому?

– Повторяйте свое имя как мантру. Как только захочется спать, немедленно произносите нараспев: «Я – Джеймс Эдвард Маккарти. Я – Джеймс Эдвард Маккарти».

– Зачем? Какой от этого толк?

– Пусть это будет своеобразная установка, чтобы завтра проснуться самим собой.

С каждым днем будет немного легче. Обещайте.

– Ладно, – согласился я. – Пусть это глупо, но я сделаю.

– Отлично. – Она наклонилась и поцеловала меня в лоб. – Теперь можете заснуть.

Засыпая, я вдруг поймал себя на том, что привычным движением обнимаю подушку.

Кто спал со мной в стаде? Я помнил изгиб позвоночника, тепло кожи, прозрачные глаза. Я не мог без него…

Я пробудился, лишившись моего партнера. Обнаружил, что лежу на непривычном белоснежном месте. Накрытый жесткой белой простыней. Я ведь…

– Джеймс Эдвард Маккарти! Меня зовут Джеймс Эдвард Маккарти!

Я расхохотался: сработало!

В тумбочке я нашел комбинезон. Неизменный армейский комбинезон. И пару тапочек.

Вполне достаточно для задуманного.

Во-первых, я должен был сообщить Флетчер, что наконец-то вернулся.

И во-вторых, я знал, как танцевать перед червями.

В. Какхторране называют бронетранспортер?

О. Банка тушенки.

Но не успел я что-либо сделать, как меня вызвал генерал Пул. В комбинезоне я чувствовал себя неловко. Не поднимаясь, он указал пальцем на стул и спросил:

– Чья идея была отправить вас в стадо?

– Моя.

Он покачал головой.

– В мои времена, лейтенант, за эти слова вы загремели бы в штрафную роту. Тогда офицеры не вольничали.

– Да, сэр, – ответил я, с трудом удерживаясь от соблазна сказать, что его времена прошли.