Александр Полещук - Имбиторы атакуют на заре

Часа через два, а может быть и три, начался отлив. По гальке, сплошь покрытой всякими моллюсками, медузами и слизняками, я прошел к берегу острова, но долго не мог найти удобного места, чтобы подняться вверх.

Камни скользкие, гладкие, крутые, кругом пустынно, океан бьется у рифов и рычит, как тысяча львов. А надо спешить, прилив не заставит себя ждать, могу и не успеть вернуться на ту скалу, куда меня Тимоха посадил…

— Какой Тимоха? — спросил я с недоумением.

— Ну, кракен этот, кальмар, спрут-гигант, — спокойно пояснил Василий. — Я его потом Тимохой назвал. Не скажу, что дружил с ним, с кракенами и кальмарами вообще не подружишь, всегда нужно быть начеку, но об этом потом, а то вы так на меня смотрите, будто я сумасшедший какой… Бреду я это мимо скал и вдруг вижу: открывается передо мной пещера, да и не пещера, а целый грот, выточенный морской волной прямо в скале. Внутри — высота, метров тридцать, и идет зал за залом. Потом свет откуда-то сверху мелькнул. Поднялся я по камням, а свет дневной все сильнее и сильнее, и прямо я к заходящему солнцу вышел. Трава кругом, зелень, пальмы шумят. Первую ночь я прямо в траве проспал. Ничего мне как-то не было теперь страшно, вроде как отупел от голода и жажды, о матросах с трампа вспомнил: "Как они там?

Куда их кракен потащил?" Второй день на острове я начал с того, что полез на гору. А надо сказать, что луга на острове все диким виноградом повиты, идешь, как по рваным рыбацким сетям, только и выпутывайся. Вскоре шум услышал, будто кто шарики металлические сыплет и сыплет. Гляжу — ключ бьет, и от него струйка по камням прыгает. Я к скале этой прижался, губами в мокрый камень впился — и что твой насос, наверное, литра четыре сразу выпил. Потом уж я нашел, где от этого ключа лужица воды скапливается, в каменной чаше такой, но вода уж никогда не была такой вкусной…

А поднялся выше, и тут меня первый сюрприз ожидал: дикая шелковица.

Тут я наелся вволю и под этой же шелковицей и уснул.

Проснулся ночью, перед самым рассветом, от шума волн. Что такое?

Вокруг — полное безветрие. Неужели прилив? Нет, не может быть, рано для него… Пробираюсь к берегу и вижу, что в мелководье между берегом и скалами дерутся два громадных кальмара. Никогда не мог даже представить, на какую скорость способны эти чудовища, удары щупальцами следовали один за другим, невозможно было даже заметить отдельные движения, а вокруг пена, и столбы воды, и град камней. Долго я стоял в зарослях, наблюдая за этой бесконечной борьбой, и как бы про себя, совсем негромко говорю: «Ладно вам, хватит!» Клянусь, ничего не ожидал, просто подумал и сказал, и сказал совсем негромко, и все…

— Что все? — не выдержал я. — Что все?

— И они перестали драться. Сразу…

— Совпадение, — сказал я. — И вообще, Вася. Скоро подойдет твой катер, и хочу сказать на прощанье вот что… Выдумщик ты, кое-что видел и угощаешь меня самой что ни на есть морской травлей, ведь так?

И слушал я тебя исключительно потому, что врешь ты, в общем, интересно и складно. Легенду о кракене ты обработал довольно успешно, а дальше, дальше просто не знаешь, что говорить. Обижайся на меня или не обижайся, как хочешь…

— Если я обижусь, то вы решите, что правы и я вам солгал, — вслух рассуждал Василий, — значит, я не обижусь, а все, что я вам говорил,правда.

— Хладнокровный вывод, — заметил я. — Теперь все ясно..

— Нет, не все, — сказал Василий. — Далеко не все. Вот в эту минуту и решается моя судьба. Я принимаю решение и возвращаюсь к ним… И пусть сбудутся Пророчества Золотого Гобелена…

После таких слов мне ужасно захотелось поверить во все, рассказанное Василием. Пусть это будет неправдой, пусть! Но… как он сказал? «Пророчества Золотого Гобелена»? А это что? Пусть это вранье, пусть морская травля, но что такое «Золотой Гобелен»? И все-таки я решил промолчать.

Василий некоторое время продолжал сосредоточенно о чем-то размышлять, шевеля губами. Молился ли он, клялся или кого-то убеждал вполголоса. Вдруг он встал на ноги и, властно протянув руку к показавшемуся на горизонте катеру на подводных крыльях, громко произнес: — Остановись! Я не хочу, чтобы ты подошел к причалу!

Естественно, катер продолжал свое стремительное движение, он уже прошел мимо грота Шаляпина и, казалось, летел над волнами стремительной сверкающей стрелой.

Летел, летел и вдруг остановился. Исчезли буруны, и теперь он был не стрелой, выпущенной из лука, а беспомощным поплавком. Василий посмотрел на меня уверенно и спокойно.

— Так продолжать? — спросил он. — Теперь у нас время есть, времени теперь вполне достаточно…

— Совпадение, — сказал я упрямо.

— Согласен, — быстро ответил Василий, — но в мою пользу! А теперь слушайте… Я решился. Почему? Вот так, взял и решился. Это теперь не призыв моего «шарика» во лбу. Теперь это мое решение, сознательное, так сказать, а потому и бесповоротное. Я ухожу в другой мир. Человечество, наверное, обойдется и без меня, вруна и травилы. Но вы еще услышите обо мне, услышите и долго не будете догадываться, что это я — Василий Шмаков. И запомните этот вот день, запомните и меня, да посмотрите же на меня!.. Вот так… Я ухожу…

— А куда? — неожиданно тихо для самого себя спросил я.

— Если бы я сам знал? — уклончиво ответил Василий. — К ним…

— К этим кракенам?

— И к ним тоже… В утро того самого дня, когда мне подчинились дравшиеся в лагуне кракены, меня позвали они, позвали впервые. У них, видите ли, все было рассчитано… Вот здесь, — Василий прижал руку ко лбу, там, где был его «шарик», и уже больше не отнимал руки ото лба.Вот здесь больше не болело, здесь билась чья-то воля, чужая воля, могучая воля, и не было больше моряка Василия, а был раб, но раб могучего повелителя, имя которому— море… Не сразу я понял, что меня зовут. Так бывает, когда крепко спишь и слышишь голос, а не можешь понять: сон ли это, или зовут тебя по-настоящему. Различаешь отдельные слова, но между словом и поступком будто бы тонкая переборка… А потом, как-то вдруг, я встал и пошел, и тогда во всем теле, в каждой жилочке, в каждой клеточке запела свою песнь радость жизни, будто кровь закипела как шампанское, будто сотни тысяч, миллионы иголок сразу вонзились в тебя, но принесли не боль, а бодрость, силу какую-то, да разве это расскажешь?! И я пошел… Я шел вдоль берега, пока не вернулся к тому гроту, к три самой пещере, через которую попал на остров, но теперь я не свернул в сияющие залы с высокими сводами, а остановился у прохода между двумя поросшими мхом скалами. И я ничуть не удивился, когда ясно различил в мерцающем сумраке строгий овал входа, и ясно понял, что этот вход рукотворный, что не природа, а чей-то разум, не стихия, а чьи-то руки создали туннель.