Евгений Прошкин - Истребитель «Родина»

Андрей слил воду и открыл оба крана. Ванна наполнялась медленно, но и это доставляло удовольствие: он лежал на дне и чувствовал себя оживающей после засухи лягушкой. Потом облился шампунем и снова стал владыкой морей, седым и неспешным.

Накупавшись до изнеможения, Андрей заполз на кровать, невероятно широкую и непозволительно мягкую. Это было уже не счастьем, а чем-то таким, чему нет и названия. Андрею было безразлично, родиться или умереть, лишь бы это не кончалось — никогда, никогда...

В дверь постучали, и он прикрылся подушкой.

Парикмахер был мужчиной. И он определенно был человеком.

— Привет. Давай в кресло. У-у-у, как ты себя запустил! Небось в кино снимался? Про обезьян. — Тыкнув, он защелкал ножницами — пока еще примериваясь, вхолостую. — Кто твой мастер?

— Я сам.

— Руки оторвать тому мастеру. Ха-ха... зачем же самому? Есть салоны. Их для этого и придумали, чтобы самому не уродоваться. Ха-ха...

— Салоны, ха-ха, — вяло поддержал Андрей. — Да все недосуг. Как ни соберусь — то дождь, то снег. То зима, то лето.

— Бывает, — покладисто отозвался мужчина. — Ну, я тебя покороче обкорнаю, да? Чтобы до следующего раза хватило.

Андрей застыл и посмотрел в зеркало — напротив сидел дикого вида субъект с растерянной улыбкой.

— Покороче, пожалуй, — выдавил он. На пол упала первая прядь.

— Послушай-ка, братишка... — начал Андрей.

— О-о, нет! — протянул парикмахер. — Про это лучше не надо. Я уже устал отвечать.

— Уже устал? Когда ты успел устать?

— Весь год одно и то же.

— Какой год? — не понял Андрей.

— Ну да, да! Я действительно работал в Голливуде. В самом Голливуде, да!

— На кой черт мне твой Голливуд?!

— Таких людей стриг! Эх! Если бы ты знал, каких я стриг людей!

— Здесь ты почему оказался?

— Говорю же: это давно было, год назад. Не сложилось у меня там. Прилетел обратно.

— Ты дурак или прикидываешься? Мне до твоей биографии дела нет. Я спрашиваю: какого хрена ты работаешь на этих, на...

— Гадов? —подсказал мужчина.

— Во-во. На гадов. Ты работаешь на гадов и сам становишься гадом.

— Ну как я им стану, гадом-то? — искренне удивился он. — Это же биология, природа.

Андрей снова не понял, но уточнять не стал.

— Гады, — произнес парикмахер. — А почему бы мне на них не работать? Я что, рыжий?

— Ты хуже. Ты чумной.

Мужчина хмыкнул и начал обрабатывать челку.

— Не знаю, не знаю, — проронил он. — Ты вообще откуда свалился-то?

— Известно откуда: с неба. На вертолете.

— А конкретней?

— Сам не догадываешься? Если мы стоим у Шиашира, откуда я еще мог свалиться?

— Стоим?.. Давно не стоим. Плывем. Идем, — поправился мужчина.

— Куда?! — рявкнул Андрей, сдергивая простыню. — Куда это мы плывем-идем?

— А я почем знаю? Да ты не колбасись, — проворковал парикмахер, мягко возвращая его в кресло. — У нас тут и вертолеты, и самолеты. Если надо, доставят в любое место. Корабль-то здоровый, плавает медленно. Далеко уплыть не мог. То есть уйти. Ради меня летчиков тревожить не стали бы... пилотов, — оговорился он. — А ради тебя поднимут всех.

— С чего ты взял?

— Важная птица. Думаешь, у меня комната такая же? Нет, поменьше чуток. И аквариум, — он кивнул на ванну, — не предусмотрен. Душ в конце коридора. Общий, на весь этаж. Тьфу ты... На всю палубу. Или на отсек?.. Трудно мне с этими гюйсамикнехтами, я человек сухопутный.

— Ты не человек. Ты гнида. Сухопутная, морская — какая разница... Закончил? Тогда вали отсюда.

— Ну... и мне было... не менее приятно. Только у нас еще кой-чего заказано. Не боишься? — Мужчина артистично взмахнул опасной бритвой.

— Тебя — нет.

— Правильно. Только не вертись, ага? А то хочешь не хочешь... и я вместе с тобой без башки на берег сойду. Здесь вообще-то капитан обитал. А так, по задумке, это номер Президента. Ну еще того, России. Или министра обороны — если учения, допустим.

— И где сейчас капитан?

— Перевели в каюту попроще.

— Он не возражал?

— Кому охота без работы остаться? Он немолодой, ему отсюда только на пенсию.

Андрей чуть не застонал.

— Может, гады вас гипнотизируют?

— С чего бы это... И откуда у них столько гипнотизеров? Их всего-то человек пятнадцать прилетело. В смысле, гадов.

— Пятнадцать?! — не поверил Андрей.

— Или двадцать. Так, примерно.

— И пятнадцать гадов сумели всю планету...

— Или двадцать, — невозмутимо повторил мужчина.

— И вы... — Андрей запнулся. Он сообразил, что продолжать разговор бесполезно. Прикидывался парикмахер или действительно был дебилом — неважно: он играл свою роль добросовестно. Андрей подозревал, что на крейсере найдутся и другие актеры. Другие сволочи, продавшиеся ни за грош. Они все будут доказывать, что служить у оккупантов — нормально. Он ждал, что его бросят в темную камеру, лишат пищи и сна, станут мучить холодом и жарой — будут «размягчать», как в классическом кино про шпионов. Но гады, похоже, земных фильмов не смотрели. Они размягчали Андрея иначе, и это было гораздо хуже.

Как только парикмахер ушел, в каюте появилась толстуха-горничная. Она подкатила к дивану сервировочный столик и с интересом оглядела Андрея, особое внимание уделив неплотно запахнутому халату.

— Изменился, не узнать... Налетай, красавец! — Женщина подняла над столиком крахмальную салфетку и, выдержав паузу, игриво уточнила: — Не на меня, на еду.

Стол и нижняя полка были плотно уставлены тарелками, вазочками и салатницами. В каждой что-то лежало — изобильно и красиво, с долькой лимона, или с веткой петрушки, или с долькой и веткой одновременно. Среди этого столпотворения торчали три разных горлышка. Андрей плеснул себе вина, затем, помедлив, взял бокал побольше и наполнил его коньяком.

Два крупных глотка — вздох — лимончик, затем какая-то крошечная котлетка и, конечно, ложечка...

— Это для жюльена, — предупредила горничная.

— Чего?..

— Ложка для жюльена. Для икры вон та. — Женщина протянула палец, но Андрей отогнал ее, как муху.

— Где стюард? — спросил он.

— Не хами. Кормят — кушай.

Он зачерпнул икры — другой, правильной ложкой — и сделал еще глоток. Мир застонал и ожил. Осетр с брусничными глазами улыбался Андрею, как брату.

— Свободна, — сказал он горничной, склоняясь к устрицам. — Стоять!

— Ну? — Женщина открыла дверь и обернулась.

— Это что?!

Внизу, на самом краю, Андрей обнаружил пластмассовую миску с застывшей серой кашей.

— Это здесь зачем?! — рявкнул он.

— Велено передать. Для ассортимента, наверно. А чего ты всполошился-то? Тебе еды мало? Выбирай, что хочешь, кто тебя неволит?

— Все, иди. Ублюдки...

Он продолжал поглощать — быстро, без разбора, выгребая всё отовсюду, то и дело прикладываясь к коньяку, — но ни на секунду не забывая про тюремную пайку, предложенную «для ассортимента». Андрей уже не сомневался: его действительно размягчали, вернее, ломали о колено, но как этому противиться, он не знал. Пять лет он не видел ничего, кроме старой газеты, нечистой миски и девяти квадратных метров бетонной свободы. У него кружилась голова, и это было не опьянение — это было безумие спасенного утопленника. Как прекратить дышать, если в воздухе — жизнь?