Сергей Болотников - Стуки-ДАО

Всяческие огоньки, сборища или, упаси бог, дискотеки прошли мимо. В такие дни я вообще старался не появляться на пороге родимого учебного заведения - возникнуть там было верхом безрассудства! В укороченные дни, накануне больших праздников, тоже лучше остаться дома - почти наверняка прогул не заметят. Если же придти, можно нарваться на приподнятое настроение одноклассников и соответственно на понижение барьера невидимости в пользу повышения уровня остракизма.

Так или иначе, но в школе я появлялся все реже. И одновременно полз вниз уровень издевательств. Прозвище Коля-чмо осталось, но им пользовались крайне редко, потому что крайне редко мне выпадала хоть пара слов. Я даже стал его забывать. Кажется, и остальные тоже.

Вот так проходит земная слава - независимо от того хорошая она или плохая. На свете тысячи жертв, но лишь единицы могут сбросить свое ярмо.

Вы понимаете? Можно бороться - долго, трудно, с болью и кровью идти против потока, в котором все тебя толкают плечами. А можно просто сделать шаг в сторону! И все! Эффект то один - это победа! Увы, на свете много умных, но так мало по настоящему мудрых людей.

Тщательно культивируемая - моя политика в конце концов начала давать свои плоды. В восьмом классе, зарвавшись на нехорошем уголовном деле, от нас ушел Корень - потеряно оглянувшись напоследок. Больше я никогда его в жизни не видел.

По одному стали пропадать члены шакальей стаи - кто-то переходил в соседнюю школу, кого-то попросту исключили. Они уходили, а я оставался, подобно столетнему камню возлежащему в звонком ручье. Я и чувствовал себя таким камнем - жизнь бурлила и кипела вокруг меня, но я не ощущал ее тока. Я оставался неизменен. Я знал, что все когда ни будь закончится. И был почти уверен, что я при этом - останусь. Кажется, к тому времени я и достиг пика своей науки, которую излагаю вам, уважаемые мои слушатели.

Мой день: я просыпался от тяжкого сна. Голова гудела, я страшно не высыпался, потому что полночи глядел в окно на пустую дорогу. Я сжимал зубы, приводил себя в норму, отчаянно борясь с желанием не пойти в школу но лимит прогулов уже исчерпан, а значит идти придется. Восстанавливал в памяти список присутствующих и отсутствующих недругов - одевался, умывался в состоянии несвежего зомби.

Боролся с утренней депрессией. Перебарывал. По пути в школу моя голова была занята анализом будущего дня. Школа: проскользнуть мимо дежурных. До звонка оставаться на втором этаже в толпе. Перед самым звонком появиться в классе. Тихо присесть на первую парту, слиться с нею. Опустить голову. На перемене ошиваться на втором этаже. Появиться перед звонком. Опустить голову, сидя на первой парте.

Не идти в столовую. Сбежать с последнего урока труда.

На пути домой я чувствовал себя счастливым. Мир был такой ясный, такой свежий, так четко все виделось и было удовольствием вот так просто идти. Одному, когда вокруг никого нет и никто не может помешать.

Дома я досыпал, видя красивые цветные сны - вот она, еще одна моя отрада. А потом читал до самого вечера. Сны тоже мои - они рождаются внутри раковины, на ее внутренней перламутровой поверхности. Ночью смотрел в окно на опустевшую улицу, враз ставшую таинственной и чуть пугающей. Часов до двух ночи я с восторгом наблюдал за потаенной, скрытой во тьме полуночной жизнью. Вот вам постулат - смотреть на ночные улицы гораздо лучше, чем по ним гулять! Уж поверьте эксперту. Утром я просыпался и все шло по новой.

Окончательный перелом наступил после девятого класса. На этом знаменательном стыке неполного и полного среднего образования, на Рубиконе, отделяющем подающих надежды от посредственностей и споткнулось большая часть моих недоброжелателей.

Раз-два - и вдруг не стало большей их части! Ушел Горгон, ушли некоторые Моржоевы прихлебатели. Классы резко поменялись в составе.

Моржой не ушел - он оказался куда умнее, нежели я о нем думал. Каким то чудом, но он перешел в десятый класс. Но не в мой, а в параллельный, где у него еще оставались друзья и сподвижники.

Нельзя сказать, что мне так уж сильно полегчало, но, несомненно, зима закончилась, и началась оттепель. Я, впрочем, продолжал совершенствоваться.

Холодный остракизм некуда не делся - меня по-прежнему не держали за человека, но теперь это выражалось просто тотальным отсутствием общения. Я отвечал тем же.

Нехитрые школьные радости не представляли для меня никакого интереса. Женский пол я тоже обходил стороной (хотя некоторые одноклассницы, из тех, что появились у нас недавно, и находили меня интересным, видимо, считая мое молчание и отчужденность признаками наличия некоей интригующей тайны), по той простой причине, что подобного рода общение потребовало бы от меня нарушить некоторые из тех установленных мною же принципов, а значит, вновь стать уязвимым. Кроме того, окружающие уже казались мне неизмеримо чуждыми, наподобие пришельцев с другой планеты. Я не мог говорить с ними, и не собирался заводить никаких знакомств, чтобы не потерять маневренности.

В конце концов, все, что я требовал - это чтобы меня не трогали. Не подкаливали, не наступали мне на ноги, не били меня, не делали мельницу, не заталкивали в женский сортир, не крали мою сумку, не писали про меня гадости, не клеили мне "ударь меня" на спину, просто не делали ничего! Оставили меня в покое! Разве я не этого просил? Оставить меня одного! У меня свой путь под закрытыми веками. Свой путь под толщей песка. В слоях застывающего бетона.

Просто оставьте меня в покое!!!

И меня оставили. Остаток школьных чудесных дней прошел в размеренном однообразном существовании. Я не ходил на прогулки, не ходил на дни рождения, потому что мне не к кому было идти, не ездил на экскурсии, не бегал на свидания, исчезал из школы через две минуты после звонка. Я остался некурящим и непьющим, я совсем не ругался матом, не слушал громкую музыку, не смотрел телевизор с утра до ночи, с точки зрения взрослых я так и остался золотым ребенком.

Под конец школы у меня возникли некоторые проблемы с прогулами, но грамотная политика нехождения помогла решить и эту неприятность.

В классе ко мне больше никто не приставал. Моржой иногда подъезжал на переменах, да младое поколение начало пробовать на мне зубы. Но это все было мелочи! Ерунда. К концу школы я стал все больше ощущать странное равнодушие - мне все время вспоминался тот камень посередине ручья. Или я, подобно древнему китайцу, уже сидел на берегу своей реки и ждал? Потому что научился ждать? Все становилось незначительным, мелким, несущественным. Были только я и эта река.

Людской поток кипел вокруг - цветные пятна, лица разные, но вместе с тем одинаковые, похожие, изменяющиеся, люди, люди, похожие на вечнозеленый кустарник волнующийся под ветром. Общество, стадо, и кажется, тогда я понял, что лучше их.