Роберт Хайнлайн - Звездный двойник

– Что «но»? – презрительно спросил Дэк. – Опять ваша проклятая натура.

– Нет, нет! Но – вы говорили, летим на Марс. Дэк, я должен буду играть среди марсиан?

– Ну конечно, а то среди кого?

– А… Но, Дэк, я же не переношу марсиан! Они меня всегда из колеи вышибают! Я постараюсь справиться, но может получиться… понимаете?

– Э, если дело только в этом – плюньте и забудьте!

– Как «забудьте»? Я…

– Говорят вам – плюньте! Нам все известно – вы в таких вещах сущий чайник, Лоренцо. Эта боязнь марсиан – все равно, что детские страхи перед пауками и змеями, но – неважно. Мы все учли. Так что – не беспокойтесь понапрасну.

– Ну, раз вы… Тогда все в порядке.

Не то, чтобы он меня успокоил – слово «чайник» уж больно задело. Для меня чайниками всегда оставалась публика – в общем, этой темы я больше не поднимал. Дэк опять пододвинул к себе микрофон и сказал:

– Одуванчик – Перекати-полю. План «Клякса» отменяется. Продолжаем по плану «Марди Гра».

– Дэк?.. – начал я, когда он отложил микрофон.

– После, – отмахнулся он. – Идем на стыковку. Может, тряхнет малость – нет времени рассусоливать. Сидите тихо и не суйтесь под руку.

И нас-таки тряхнуло. Когда мы оказались на планетолете, я даже обрадовался возобновлению невесомости – постоянная, но легкая тошнота куда лучше редких, но бурных приступов. Однако лафа продолжалась минут этак пять. Когда мы с Дэком вплывали в шлюз, трое космачей с «Одолей» уже стояли наготове. Тут я на минуту замешкался – чего возьмешь с такого безнадежного крота вроде меня, который пол-то от потолка в невесомости отличить не может. Кто-то спросил:

– А где этот?

– Да вот! – отвечал Дэк.

– Этот самый? – вопрошавший будто глазам не верил.

– Он, он, – подтвердил Дэк, – только в гриме; не суетись зря. Лучше помоги устроить его в соковыжималку.

Меня схватили за руку, протащили узким коридором и впихнули в одну из кают. У переборки против входа стояли две «соковыжималки» – гидравлические устройства, вроде ванн, распределяющие давление равномерно, – на дальнерейсовиках ими пользуются при высоких ускорениях. Живьем таких ни разу не видал, но в одном фантастическом опусе – «Нашествие на Землю», кажется, – среди декораций было нечто похожее.

На переборке была наляпанная по трафарету надпись: «Внимание! находиться вне противоперегрузочных устройств при ускорении свыше трех g запрещено! По приказу…» Я продолжал вращаться по инерции, надпись скрылась из виду прежде, чем ее удалось дочитать. Меня уложили в соковыжималку. Дэк и его напарник торопливо пристегивали ремни, когда завыла сирена, и из динамиков раздалось:

– Последнее предупреждение! Два g! Три минуты! Последнее предупреждение! Два g! Три минуты!

Снова завыла сирена. Сквозь вой слышен был голос Дэка:

– Проектор и записи – готовы?

– Здесь, здесь!

– А лекарство?

Дэк, паря надо мной, сказал:

– Дружище, мы тебе инъекцию вкатим. Малость нульграва, остальное – стимулятор; это чтоб оставался на ногах и зубрил роль. Поначалу возможен легкий зуд – в глазных яблоках и по всему телу. Это не страшно.

– Дэк, подожди! Я…

– Некогда, некогда! Нужно еще раскочегарить как следует эту груду металлолома.

Он развернулся и выплыл из каюты, прежде чем я успел что-либо сказать. Напарник его, закатав мой левый рукав, приложил инъектор к коже и вкатил мне дозу раньше, чем я это почувствовал. Затем и он удалился. Вой сирены сменился голосом:

– Последнее предупреждение! Два g! Две минуты!

Я попытался осмотреться окрест, но лекарство буквально оглушило. Глаза заломило, зубы – тоже; нестерпимо зачесалась спина – но дотянуться до нее мешали ремни безопасности. Похоже, они и спасли меня от перелома руки при старте. Вой сирены смолк, из динамиков послышался бодрый баритон Дэка:

– Самое распоследнее предупреждение! Два g! Одна минута! Оторвитесь там от пинакля – пришла пора ваши жирные задницы поберечь! Сейчас дадим копоти!

Голос его пропал. На этот раз вместо сирены пошли первые аккорды Ad Astra, сочинение Аркезиана, Опус 61 до мажор. Это была довольно спорная версия Лондонского Симфонического – у них там нотки «ужаса» на четырнадцатом такте несколько режут ухо.

Но на меня, оглушенного и раздавленного, музыка никак не подействовала – нельзя же намочить реку!..

В каюту вплыла… русалка. Так мне сперва показалось – именно русалка, правда, без рыбьего хвоста. Когда жжение в глазах малость стихло, я разглядел весьма интересную девушку – в шортах и с очень даже симпатичной грудью под безрукавкой. Уверенные движения ясно говорили, что невесомость для нее дело привычное. Деловито меня оглядев, она заняла соседнюю соковыжималку, положив руки на подлокотники и даже внимания не обратив на пристяжные ремни. Отзвучал финальный аккорд, и тут я почувствовал нарастающую тяжесть.

Вообще-то два g – ускорение не из смертельных, особенно в компенсаторе. Пленка, прикрывавшая меня сверху, обтянула тело, удерживая его в неподвижности; чувствовалась просто некоторая тяжесть, да дышать было трудновато. Вам наверняка доводилось слышать кучу различных баек о космачах, отступавших лишь перед десятью g. Не спорю, может и правда. Но даже двойное ускорение в соковыжималке – начисто отбивает охоту двигаться…

С некоторым опозданием я понял, что раздавшийся глас небесный обращен лично ко мне:

– Лоренцо, дружище, как ты там?

– В… порядке.

Потраченное на ответ усилие меня доконало.

– А… на… долго… это?

– Ерунда, на пару дней!

Видимо, я застонал – Дэк расхохотался:

– Не хнычь, салага! Мой первый полет на Марс занял тридцать семь недель, и все это время мы болтались в невесомости на эллиптической траектории! А ты, считай, покататься поехал – два g пару деньков, а во время торможения – норма! Курам на смех! С тебя за это еще причитается!

Я хотел было сказать все, что думаю о нем и о его шутках, но вспомнил, что не у себя в гримерной, к тому же здесь была дама. Отец всегда говорил: женщина вскоре забудет любое оскорбление действием, но может до самой смерти вспоминать неосторожное выражение. Прекрасный пол весьма чувствителен к понятиям отвлеченным. С практической точки зрения факт сей более чем странен, но во всяком случае я никогда не распускал языка в присутствии дам. С тех самых пор, как тяжелая папашина рука однажды в кровь не разбила мне губы. В выработке условных рефлексов отец дал бы фору самому профессору Павлову…

Тут Дэк заговорил снова:

– Пенни, красавица моя, ты здесь?

– Да, капитан, – ответила девушка из соседнего компенсатора.

– О'кей, приступайте. А я разберусь с делами и тоже приду.

– Хорошо, капитан.

Она повернулась ко мне и сказала мягким, чуть хрипловатым контральто: