Леонид Смирнов - Чужими руками

Но вот смолк монастырский хор. Десять гонгов зазвонили, возвещая о том, что наступает главный момент службы — вынос мандалы. Старейшие монахи взялись за руки, словно впали в детство и собирались водить хоровод. Затем они пробормотали заклинания и, водрузив диск на роскошное банное полотенце, засеменили на улицу. Платон знал: этот диск олицетворяет только что испеченный и еще горячий хлебец-вселенную.

Толпа зевак раздалась, пришедшие в экстаз паломники повалились наземь и поползли следом за ламами, которые несли возрожденную вселенную. Паломники целовали следы монахов и подбирали с земли упавшие зернышки. Как видно, они искренне верили, что этот ячмень и просо могут вылечить сто восемь страшных болезней, включая изменку.

Служба закончилась, и гомонящая толпа туристов под предводительством грозного гида-сикха в зеленом тюрбане отправилась на вертолетную площадку. Гальперина все еще не было, и Рассольников, прислонившись к стене храма, снова обратился к дневнику Шеффера.

«… минувшей ночью в Синем ущелье вспыхнула кровопролитная война, и возле самой гомпы осталась гора трупов. Из уст в уста передавались жуткие подробности бойни… Оживший мертвец, заряженный недоброй силой, в настоящий момент продвигался по направлению к дзонгу. Добравшись до мира живых людей, он мог принести неисчислимые беды.

Суеверные горцы шептали охранительные заклинания и что есть мочи вертели молитвенные барабаны, отгоняя беду от себя и от своего дома: «Ом мани падме хум» («Будь благословен, рожденный из лотоса»).

— Поистине наступают новые времена, — пророчествовали монахи. — Близится конец эры страшных иллюзий. Проникнемся же мужеством перенести последние испытания. И тогда нам будет дано услышать гром рухнувшей горы, на которую выйдет Возлюбленный король с бутоном лотоса.

— А что же будет с Дьяволом, который идет к нам, учитель? — спрашивали мальчики, живущие в монастыре. — Он разрушит дома и предаст нас всех мучительной смерти. Как уберечься? Куда бежать?

— Оставайтесь на месте, — успокаивал лама, обучавший их несравненному искусству письма. — Бесстрашие духа — величайшая из заслуг. Смерть — не конец, а только новое начало. Путнику, избравшему благую цель, она дарует высокое рождение в облике счастливого принца, а самым достойным — в рубище аскета, далеко продвинувшегося на дороге спасения.

— Так-так, что ни слово, то жемчужина, — подталкивали к ламе маленьких послушников их отцы и матери. — Но неужели нет никакого средства защититься от мертвеца, одержимого адской машиной?»

Оборвав воспроизведение, археолог перевел вживленный в черепушку микрочип в режим ожидания. На Старой Земле считалось правилом хорошего тона носить в себе такого подсказчика. И по совету профессора Биттнера, скрепя сердце, Рассольников подчинился дурацкой моде, ведь он не хотел лишиться клиентуры.

Место вживления время от времени чесалось, как будто в голове завелась парша. Колобок сказал, что это нервная реакция отторжения и надо перетерпеть. Терпеть же Платон с детства страсть как не любил.

«Век сменяется веком, а в мире ничто не меняется, — придя в философское расположение духа, размышлял он. — Вокруг свирепствует изменка, в любой момент ты можешь превратиться в уродца или чудовище. Но еще не известно, что хуже: болезнь или ее лекарство. Гораздо проще выжечь заразу вместе с городом и даже планетой, чем возиться с каждым больным, рискуя заразиться самому… А завтра, глядишь, на Землю обрушится новая напасть. Человек по-прежнему беспомощен перед всевластием и злой волей высших сил».

Наконец в конце узкой улочки возник вечно спешащий и постоянно опаздывающий Гальперин. Он семенил короткими ножками, на бегу утирая с бледного лба пот. Затормозил в трех шагах, вытянулся как капрал перед генералом и затараторил радостно:

— Все в порядке, господин Платон. Настоятель Данон Фрутис очень добр к нам. Мы остановимся в дзонге. Можно идти.

— Молодец, — потрепал его по плечу Рассольников. — С меня причитается.

— Не забудьте это при расчете, господин, — низко поклонился шерп.

Главу экспедиции в монастыре встретили с почетом и поселили в малюсенькой холодной келье, где стояла алюминиевая раскладушка с подогревом и детсадовский столик с инвентарным номером на овальной бляхе. Что ни вещица, то музейная редкость. Археолог даже сам начал чувствовать себя восковым экспонатом в интерьере.

В ожидании парадной трапезы гость спасал свою замерзающую душу горячим чаем. На закуску послушники принесли земелах и соленый арахис. Печенье и орехи красиво разложили на расписных тарелках из тончайшей китайской пластмассы, которые были наштампованы еще при жизни блистательного реформатора Дэн Сяо-пина. Во времена герра Шеффера угощение было побогаче: полагалось еще подать целебный лук, сорванный на горных склонах, и какой-нибудь редкостный деликатес, чтобы не столько накормить, сколько удивить гостя. Увы, верховный лама не читал дневников оберштурмфюрера.

Платон ворочался на раскладушке, которая грозила развалиться под ним в любую минуту. Она издавала почти человеческие звуки, скрипя и хрустя так громко, что юный послушник дважды просовывал голову в дверь, уверенный: его зовет гость, не желающий угомониться и передохнуть.

Обед состоялся в монастырской трапезной. Там был собачий холод. Каменные, побеленные малярным катком стены были покрыты изморозью. Еще на пороге Рассольников понял, что угодил в ловушку. Конкуренты решили избавиться от него, превратив в ледышку. Правда, на полу стояли бронзовые грелки, полные раскаленных углей. Посыпанная на угли хвоя можжевельника придавала дымку непривычный аромат.

Из глубокой ниши на археолога смотрел «золотой» Будда. Словно в честь гостя голограмма была наряжена в пестрые парчовые одежды. У его ног ламы поставили палочки, которые курились томительно-пряным дымом. Свет горящих лампад отражался в жертвенных чашках с водой. Монах цветочными лепестками выложил на скатерти узорную кайму — непременный атрибут праздничного застолья.

У настоятеля древнего монастыря было старинное имя — Данон Фрутис. Платон боялся, что попал в гости к фанатичному аскету; однако ничуть не бывало. Настоятель принял известного археолога по высшему разряду. К столу подали тушеный рис, приправленный шафраном и кардамоном, отварной картофель с маринованными овощами, едва проклюнувшиеся ростки гороха, простоквашу и натуральные куриные яйца.

Трапеза началась. Выказывая свое расположение, верховный лама собственными руками разбил скорлупу и выпустил белки и желтки несостоявшихся кур в чашку с мучной болтушкой. Платону оказывали высокую честь, и нельзя было обидеть радушного хозяина. Несчастный археолог с трудом сохранял благостное выражение лица, когда через край пил эту бурду. Видит бог, он дорого бы дал, чтобы традиции соблюдались менее тщательно.