Алекс Бор - Ах, прица-тройка, перестройка! (фрагмент)

Спустя полмесяца, когда мы все уже знали друг друга как облупленных, Лена, видимо, тоже решила, что нам можно доверять, и раскрыла тайну своей общей тетради. Вернее, двух тетрадей - одна была в красной, а другая в синей обложке. Оказалось, что в красной она пишет "Дневник ССХО филфака". Лена прочитала нам вслух весь дневник, что стало для всех нас, бедных первокурсников, измученных каторжным трудом с восьми утра до восьми вечера с часовым перерывом на обед, неизгладимым впечатлением. Лена сразу же выросла в моих глазах. Даже старшекурсники, наши "начальники", считавшие нас, первокурсников, чуть ли не людьми второго сорта, стали относиться к Лене с почтением. Впрочем, вполне возможно, что они только делали вид...

"Дневник" начинался так: "Летопись сия была начата в местечке Т-а, Н-ской губернии, в 120 верстах от славного града К. Воистину, не знала история повести печальнее! Из разных городов, с четырех сторон света, не по своей воле съехались в этот заброшенный край славные сыны и дочери земли русской. Сынов было пятеро, в дочерей - двадцать пять. Тридцать нас было в начале пути, тридцать! Затем наши ряды поредели на бескрайних полях, засеянных картошкой. А началась сия печальная история сентября месяца третьего дня, года 1987 от Рождества Христова, эры нашей. В день этот, солнечный и яркий, полные энтузиазма, обуреваемые неистовой жаждой романтики, восторженные массы студентов-первокурсников филфака загрузились в желтые автобусы и восторженно ринулись навстречу бескрайним колхозным полям! Сколько неразгаданных тайн скрывалось для нас в простых словах "старая деревянная церковно-приходская школа", где суждено нам было провести сорок дней вдали от человеческой цивилизации! Даже сей многоговорящий срок не смог смутить наши юные грешные души, жаждущие романтизма! Да, нам хотелось хлебнуть полной грудью романтики, мы горели пламенным желанием спасти урожай. "Все волновало томный ум" - и стога сена вдали, и полуразрушенная церковь, и два длинных ряда кроватей в проходной комнате. О, как можно было забыть наш первый ужин из обобществленных продуктов, первую ночь вдали от дома... Разве мы знали тогда, что многие наши романтические мечтания вскоре разобьются о суровые скалы жестокой реальности! Но наши души были наполнены ожиданием новой и прекрасной жизни. Еще бы - где-то далеко остались наши родители, и теперь мы впервые стали самостоятельными людьми. Мы - вольные птицы, мы - студенты, и мир теперь принадлежит только нам..."

Не правда ли, красиво написано? И в таком же романтически-приподнятом стиле был выдержан весь "Дневник". Думаю, что если бы Зверева набралась смелости и решила опубликовать свой "Дневник" в разделе сатиры и юмора "Студенческого меридиана", то ей бы никто не отказал.

Но, к сожалению, это сделать никак невозможно. "Дневник" таинственно исчез из тумбочки Лены за день до возвращения из колхоза. Был перевернут весь дом, но поиски оказались тщетными. Тетрадь в красном переплете как в воду канула. То ли сама Лена где-то посеяла, то ли кто-то взял себе на память... Сама Лена склонялась в пользу первой версии. Она не хотела подозревать в воровстве своих друзей. Она не хотела верить, что среди ее товарищей мог оказаться нечистый на руку человек. И потому с гневом отвергла предложение о досмотре личных вещей...

Так она и уехала из колхоза, расстроенная пропажей заветной тетради...

Что же касается второй тетради - в голубом переплете, - то об ее содержании так никто и не узнал.

Кроме меня.

Лена сама рассказала мне об этом.

..В тот день мы работали на дальнем картофельном поле, километрах в восьми-десяти от нашей деревни. Доставлял нас туда маленький облезлый автобус с поломанными дверями. Автобус тарахтел, как неисправный трактор, а салон удушливо вонял бензином. Автобус привозил нас на место и уезжал, возвращаясь к полудню, чтобы отвезти нас на обед, а после привезти обратно на поле. Однако вечером, когда мы заканчивали работу, автобус приходил очень редко, и мы, смирившись с неизбежным, брали ноги в руки и шагали грязными российскими проселками. Кто-то шел быстрее, кто-то медленнее, и колонна из двух десятков студентов-первокурсников растягивалась почти на километр. Когда самые быстрые доходили до окраины деревни, последние были только на полпути к заветной цели.

Дорога проходила через красивые места. Справа и слева - холмы и овраги, поросшие редким кустарником. Чуть вдалеке - километрах в двух - сплошной полосой тянулся лес. Деревенские говорили, что там много белых грибов, за полчаса - если места знать - можно набрать полную корзинку. Еще говорили, что в лесу можно встретить лосей и медведей. В прошлом году один такой медведь вышел из леса прямо к деревне и, будучи чем-то недовольным, задрал тракториста, молодого парня девятнадцати лет. Поэтому местные не советовали нам ходить в лес - мало ли что... Но я думаю, им просто жалко было, что чужаки могут набрести на грибные места и оставить аборигенов без осенних трофеев.

Вдоль проселка гордо возвышались одинокие столбообразные сосны с тускло-зеленой кроной. Они походили на усталых и добродушных великанов, печально взиравших с высоты прожитых лет на суету людского муравейника.

Мне казалось, сосны жалели нас, людей.

Молодые ели, едва достававшие до пояса своим старшим собратьям, блестели яркой зеленью пахнущей свежей смолой хвои. А за елями, словно скрываясь от людского взгляда, стыдливо краснели пожухлой листвой березы и осины. И над всем этим великолепием золотой осени - над распаханными колхозными полями, над обрывистыми холмами, глубокими оврагами, добродушными соснами-великанами - плыли густые серые облака, как напоминание об ушедшем лете...

Неяркое солнце изредка разрывало серую пелену, и окружающий мир на миг преображался, словно хотел сохранить хоть на короткий миг уходящее лето.

Но лето возвращалось ненадолго. Только дунет холодный ветерок - и усталое солнце спешит спрятаться за серый полог плотных облаков. И грустно отчего-то становится на душе, когда пролетит в небе острый журавлиный клин, гортанными всхлипами посылая последний привет родным лесам, полям, рекам и озерам...

Пыльная, ухабистая проселочная дорога медленно спускалась с невысокого холма. Еще не было восьми вечера, но медленно приближающийся октябрь уже окутал сумраком окрестные леса и поля. Сумрак медленно превращался в темноту, так что трудно было что-либо разглядеть. Лишь мелькнет где-то вдали, почти у самого горизонта, блуждающий огонек запоздалого грузовика, или пронесется мимо тебя, ослепляя белесыми фарами, какой-нибудь деревенский лихач - и снова тебя накрывает черное крыло ранней осенней ночи...

Я не видел, кто вышагивал впереди меня. Не мог в темноте определить, кому принадлежит темная фигура в грязно-серой заплатанной телогрейке. Однако решил догнать и примоститься рядом, чтобы не было скучно топать в одиночестве.