Леонид Борисов - Драгоценный груз

- Куда теперь? - спросил себя Эдгар, не отрывая взгляда от того места во мраке (снова набежали тучи, какие-то никогда не виданные Эдгаром, - особенные, русские тучи), где находилась голова царя Петра: казалось, он все слышит, что говорят внизу, подле памятника. - Куда мне теперь? - спросил уже не только себя Эдгар.

Ему хотелось есть, пить, привычно тянуло на спиртное. Он взглянул на часы: четыре без пяти минут, но - так ли в Санкт-Петербурге, может быть, здесь уже шесть или меньше? Эдгар увидел недалеко от памятника скамью с подлокотниками, сел на нее и только в это мгновение во всей реальности представил и понял: он на чужбине, в чужом городе, ночью, ни души кругом, только тучи, рваные, как нищие на мосту в Балтиморе, только ветер, несмелый и потому озорной, дующий в спину, с той стороны, откуда так недавно прибыл "Роберт Фултон" с каким-то загадочным грузом... В самом деле, что же доставил в русскую столицу американский корабль?

- Надо как можно скорее повидать нашего консула, - вслух произнес Эдгар. - А может быть, здесь есть и посол? Наверное, наверное, - ведь Санкт-Петербург - столица России...

На секунду ему показалось, что всадник на граните что-то громко сказал коню и тот ударил копытами, Эдгар испуганно поднялся со скамьи.

- А ты чего здесь, барин? - спросил подошедший будочник. - Ты, вижу, заморский человек?

- Не понимаю, - по-русски ответил Эдгар и широко и дружелюбно улыбнулся, как он всегда улыбался всем людям, и, возможно, поэтому был так несчастен. - Не понимаю, - с особенным удовольствием повторил он. - Санкт-Петербург, Америка, Эдгар Аллан По, - выпалил он одним духом и немало тем напугал будочника: тот даже отступил в сторону, а потом рассмеялся.

- Водку пьешь? - спросил он и показал, как это делается: приставил кулак ко рту, закинул голову, крякнул, отер усы и еще раз проделал то же самое.

Эдгар понял.

- О! О! Санкт-Петербург! - воскликнул он и похлопал будочника по спине.

Будочник что-то сказал, показывая рукой на небо, потом знаком дал понять, что ему необходимо знать точное время, Эдгар вынул свои золотые часы и поднес их к носу будочника. Тот обрадованно махнул рукой и скрылся в своем полосатом домике. Он вернулся оттуда со штофом и предложил выпить своему новому приятелю. Напиток приятно обжег горло и стал покалывать в губы. Будочник указал на часы и знаками пояснил, что с ними следует быть осторожным: могут отнять, убить из-за них.

Так пили они, по очереди потягивая из квадратной темно-зеленой бутылки, а Медный всадник все пытался ускакать куда-то. Будочник раза два погрозил ему пальцем, то же проделал и Эдгар. А час спустя, приблизительно, когда будочника сменили, он в обнимку с Эдгаром, по деревенскому русскому обычаю, пошел в сторону Вознесенского, и будочник объяснял что-то по-русски вперемешку с немецкими словами, а язык немецкий Эдгар хорошо знал.

- Теперь мы, значит, нах хаузе, понятно? Биттэ нах хаузе, и будем шляфен. А дома есть водка, тринкен водку хочешь?

- Их виль, данке шен, - отвечал Эдгар, прислушиваясь к стуку своих шагов по плитам тротуара на узкой, длинной улице с каменными, скучной архитектуры, домами. Будочник хлопал Эдгара по спине и, подолгу подбирая немецкие слова, называл его хорошим человеком, а себя подневольным холопом, недоедающим и недосыпающим.

Он привел Эдгара в какой-то подвал, где пили и закусывали странные люди в полувоенной одежде, будочнику и Эдгару налили по стакану водки, и еще раз по стакану, а потом люди (тут были и женщины) стали дразнить Эдгара, называть его и барином и даже маркизом - ваше преподобие. Один человек слазал Эдгару в карман и вытащил золотые часы. Эдгар взвыл, поднял кулаки и опустил их на голову вора. Вор стерпел, спокойно передавая часы своему партнеру по неопасной, всего лишь неспокойной работе. Эдгар по-немецки обратился к будочнику, чтобы тот заступился за него, помог отнять часы.

- Не связывайся, бог с ними, - махнул рукой будочник. Ты лучше пей, - добавил он, мешая слова русские с немецкими. - Пей и думай о чем-нибудь приятном, понимаешь? И плюй на свои часы и все другое. Новые купишь, еще получше старых. Денег-то у тебя, надо думать, куры не клюют?

Эдгар с отчаяния выпил целый стакан водки, ничем не закусывая: соленые огурцы ему не нравились, хлеб для закуски не годился. Вор исчез, но его партнер остался. Эдгар вгляделся в него: приятное, широкоскулое лицо, серые добрые глаза, редкая клинышком бородка. "Хороший, должно быть, человек", подумал Эдгар, и ему вдруг захотелось работать, писать, сочинять вот об этом человеке, который с помощью другого, помощника своего, только что причинил ему, Эдгару, большую неприятность, - нет, больше - горе, несчастье, непоправимую беду.

- Буду драться, кричать, взывать о помощи, - пробормотал Эдгар и крикнул по-английски: - Меня обокрали! На помощь! Спасите!

Будочник вскочил, кулаком правой руки больно ткнул Эдгара в спину.

- Руйх, либе манн! - прошипел он, грозя пальцем. - А не то и тебя и меня отсюда к черту, - ферштейн?

Эдгара уже нельзя было успокоить. Ощущение страшного одиночества, печальной сиротливости и каких-то мрачных предчувствий овладело им с необычайной силой, как никогда и нигде раньше. Слезы подступили к глазам. Как заклинание, произнес он имя своей покойной жены, про себя и вслух. Будочник вгляделся в него и спустя секунду поднес стакан водки. Эдгар выпил.

- А теперь пой, и все пройдет, - сказал будочник. И Эдгару каким-то чудом стал понятен русский язык, он до словечка разобрал все, что ему только что было сказано. Он стал петь американскую старинную песню про моряка, увидевшего во сне умершую невесту. Присутствующие замерли, слушая слова чужие, но такие задушевные, ибо - что слова, если в них нет души, и - какое чудо слово, когда им управляет страсть, желание, тоска человека...

Эдгар кончил песню, будочник взял его за талию, приподнял и, как перышко, вынес на улицу.

- Пой здесь, - сказал он. - Громче пой!

Они запели оба - один на своем родном языке, другой - на своем, и слова в песнях были разные, но, видимо, слова эти выражали одинаковое чувство: мотив песни русской был столь же тягуч, уныл и мрачен, как и той песни, которую пьяным, заплетающимся голосом тянул Эдгар. Ему было жарко, он снял свой непромокаемый плащ, трость, сунул под мышку, небрежно набок сдвинул кожаную фуражку. Он обнял будочника и, размахивая руками, все соображая и все помня, хорошо зная, где он находится, тоскуя по Виргинии и по дому, но, как говорят русские, чувствуя, что море ему по колено, - шагал и громко пел свою унылую песню.

Из подворотни дома на узкой улочке, куда будочник почти насильно повернул Эдгара, выскочила собака и кинулась им под ноги. Эдгар замахнулся на нее тростью, собака захрипела и схватила Эдгара за штанину.