Юрий Брайдер - Губитель максаров

Рулевой окосел после третьего кувшина, и Окш собственноручно вытолкал его на палубу. Механик, тщедушный на вид, но весь словно свитый из промасленных пеньковых тросов, продержался намного дольше, но под воздействием винных паров стал агрессивен, за что и был беспощадно бит как по лицу, так и по другим частям тела.

Слуга, совмещавший обязанности камердинера и официанта, был еще слишком молод годами и почти сразу облевался. Повар, отказавшийся пить по причине религиозных убеждений, был немедленно уволен. На борту он остался только из-за неумения плавать.

Лишь после этого Окш обратил внимание на молоденькую служанку, не пригубившую еще ни глотка. В должности кастелянши она пребывала уже довольно давно, но Окш до сих пор не удосужился запомнить ее в лицо, хотя про большую упругую грудь, на которую иногда натыкался рукой, не забывал.

Перечить Окшу служанка не смела, вровень с ним пила рюмку за рюмкой, разделась по первому требованию и терпеливо сносила все, что он над ней вытворял. Назвать это любовью нельзя было даже условно. Таким не совсем обычным способом Окш просто изгонял из себя накопившуюся за этот день ненависть, а потом — и горе.

При этом он не переставал пить, и служанка, завернувшись в одеяло, бегала за вином на кухню, где пребывавший в самом мрачном расположении духа повар отпускал на ее счет весьма циничные замечания.

Вскоре на озеро упала ночь, как всегда неожиданная, но Окш зажечь огонь не позволял и с истовостью смертника, роющего из своей камеры подкоп на волю, продолжал совокупляться со служанкой и хлестать вино — теперь уже прямо из кувшина.

Постепенно он начал забывать пережитый недавно ужас и все чаще путал несчастную служанку с Рагной.

— Ладно, ты мне сестра… по отцу… — бормотал он. — Ну и что из этого? Я понимаю, что по закону людей нам нельзя… Но у максаров свои законы… У них вообще нет законов… Мне отвратительна всякая чернь… В жены нужно брать только равную себе… Тут этот подлец Хавр прав… Ты согласна стать моей женой?

— Да, да! — стонала служанка, одурманенная вином и бурными ласками Окша.? Хотя я что-то не понимаю… — Он продолжал нести околесицу. — Ведь раньше ты презирала мужчин… Хвалилась девственностью… Что-то я этой девственности не заметил… Девственницы так задом не подмахивают…

— Это только ради тебя! — лепетала служанка, захлебывавшаяся попеременно то вином, то слезами, то семенем Окша. — Любимый! Обожаемый! Для тебя я согласна на все! Делай со мной что хочешь! Я твоя! Я выполню любое твое желание!

— Неужели? — пьяно удивился Окш. — И даже утопишься?

— Утоплюсь! — горячо заверила его служанка. — Хоть сейчас! Только прикажи!

— Приказываю. — Окш отвалился в сторону, выпуская девушку из-под себя. — Но если все же не утопишься, на обратном пути не забудь прихватить вина.

Служанка как была нагишом, так и выскочила из каюты, а спустя несколько мгновений слева по борту раздался глухой всплеск. Однако Окш уже ничего слышать не мог. Он крепко спал, положив ноги на подушку и свесив голову с края кровати.

Волны одна за другой плавно приподнимали лодку, и якорная цепь со скрипом терлась о клюз…

Хотя Окш выпил куда больше, чем все остальные члены экипажа вместе взятые, проснулся он самым первым. (Абсолютно трезвого повара, всю ночь просидевшего на своем сундучке и даже не сомкнувшего глаз, в расчет можно было не принимать.)

Некоторое время он с болезненным недоумением взирал на царивший в каюте разгром, апогеем которого, фигурально говоря, была нижняя сорочка служанки, повисшая на светильнике и заполоскавшаяся на сквозняке сразу после того, как Окш настежь распахнул все иллюминаторы. Потом, оскальзываясь на неизвестно чьей блевотине, он выбрался на палубу.

Сейчас Окш не помнил ничего, что случилось после первой выпитой рюмки, зато в сознании вновь всплыли все события предыдущего дня, и он застонал — тяжко, мучительно, словно попавший в западню зверь.

Да разве так можно? Он, пьяный, без штанов, держась одной рукой за какую-то снасть, а другой — за перетруженный детородный орган, стоит на шаткой палубе, а Рагна, мертвая, одинокая, валяется на сыром песке, и чужие грубые мужики пинают ее ногами. Почему-то Окш был уверен, что ее так и не похоронили. Какой стыд, какой позор!

Чтобы разбудить механика или рулевого, потребовалось бы как минимум вмешательство опытного знахаря, от мальчишки-камердинера толку было мало, поэтому пришлось обратиться за помощью к повару.

— Ты якорь выбирать умеешь? спросил у него Окш…

— Умею, — повар, ожидавший очередной взбучки, сразу насторожился.,

— Ну так вот и займись… К берегу сейчас поплывем… А эта… которая простынями распоряжалась… где она?

Окш ощущал себя так отвратительно, что даже в чужое сознание заглядывать не хотел. Зато повар, сообразивший, что хозяин о вчерашнем ничего не помнит, сразу воспрянул духом и с готовностью доложил:

— За борт, бедняжка, свалилась. Наверное, личико хотела сполоснуть, да не удержалась. Качало нынче сильно.

— Почему же ты ее не спас? — Окш скривился, как от зубной боли.

Чувствуя, что сытное и спокойное местечко вновь ускользает от него, повар скорбно потупился и пробормотал:

— Плавать не умею. С детства не обучен.

— Что же делать? — Окш растерянно оглянулся по сторонам. — Поищем ее, что ли…

— Где ее сейчас найдешь! Озеро большое. Да и глубина под ногами — ой-ей-ей! — Повар, догадавшийся, что Окш очень торопится куда-то, стал старательно подыгрывать ему. — Сама всплывет. Как только требухи в чреве полопаются, так и всплывет… Может, вам отварчика горяченького подать? У меня травка сушеная есть, очень от похмелья помогает.

— Подавай. — Окш махнул рукой, а сам подумал:

«Уж лучше бы ты мне какого-нибудь яда подал…"

Он ненавидел максаров примерно так же, как медведь-шатун ненавидит своих собратьев, других медведей-шатунов, кровожадных и коварных. Но сейчас он ненавидел и людей, докучливых и суетливых мурашек.;.

После такого кутежа подвоха следовало ожидать не только от людей, но и от механизмов. Пьяный механик, например, мог свободно справить большую нужду в систему смазки, а рулевой — использовать стрелку компаса вместо зубочистки.

Впрочем, все обошлось. Двигатель завелся так легко, словно бы сам с нетерпением ожидал этого момента, а определять местонахождение лодки и рассчитывать курс не было необходимости — на горизонте четко просматривалась вершина горы, в створе которой расположился маяк.

Когда Окш, опохмелившийся каким-то вонючим пойлом, встал наконец за руль, утренние сумерки, а вместе с ними и туман окончательно рассеялись. Погода совершенно не соответствовала настроению Окша. Небо, как назло, было удивительно ясным (уж лучше бы оно плакало сейчас холодным дождем), а отражающиеся от воды блики слепили глаза.