Юрий Брайдер - Миры под лезвием секиры

– Юморист ты, Смыков, – скривился лейтенант. – Медведь здесь прокурор. Слыхал такую прибаутку? Ноги надо уносить, пока не поздно.

Смыков тем не менее составил краткий протокол осмотра места происшествия, приобщив к нему в качестве вещественных доказательств испорченный огнем пистолет и сильно обгоревшее удостоверение личности. Лейтенант скрипел зубами от злости, однако терпел.

Закончив бумажные дела, пошли куда глаза глядят, наудачу. Смыков заикнулся было, что надо искать ручей и идти вниз по течению, но лейтенант демонстративно игнорировал его слова. И горные кряжи, и дымок догорающего костра уже скрылись за горизонтом.

Деревню они обнаружили совершенно случайно, по мычанию коровы, внезапно нарушившему зловещую тишину. Оба, не сговариваясь, присели и поползли на этот звук, столь неожиданный в таком диком месте. С гребня холма открылся вид на кучу каменных построек, обнесенных земляным валом. Дальше расстилались поля, покрытые необычайно низкорослой, сильно засоренной васильками пшеницей.

– Смотрите, мельница, – прошептал Смыков. – С крыльями. Отродясь такой не видел.

– И церковь с крестом.

– Где вы такие церкви у нас видели? И крест, заметьте, не православный.

– Точно. Сектанты какие-то…

– Или католики. Я похожие церкви на Кубе видел.

– Людей вроде не заметно.

– Подождем.

В мучительном ожидании прошло не меньше часа. Хотелось есть и спать одновременно, да и мухи, непомерно расплодившиеся возле человеческого жилья, донимали. Высоко в небе появилось несколько стервятников, вероятно, принявших Смыкова и его спутника за падаль.

Из деревни не доносилось иных звуков, кроме жалобного, повторяющегося через равные промежутки времени, мычания.

– Эх, молочка сейчас… – произнес лейтенант страстно. Даже воспоминания о «шашлыке» в сапогах не могли унять его голодных мук. – Может, пойдем, а?

– Пошли, – кивнул Смыков. – Только, братец вы мой, осторожно.

Низко пригибаясь к земле, они короткими перебежками достигли деревни. Вскарабкаться на вал не удалось, так густо он зарос колючим кустарником. Ворот не было и в помине, от них остался только гнилой верейный столб.

– Без страха люди живут… Открыто, – сказал Смыков. – Не боятся незваных гостей.

– Терять просто нечего, – отозвался лейтенант. – Смотри, какая нищета. Крыши соломенные. Двери на борону закрываются.

Первый же дом, в который они зашли, поверг их в изумление и странным устройством щеколды, и скудностью внутреннего убранства, и грубой самодельной мебелью, и глинобитным полом. В комнате с очагом посредине и кое-какой медной посудой на стенах они, обшарив все углы, не обнаружили ничего, хотя бы отдаленно напоминающего съестное.

– Корову надо искать, – сказал лейтенант убежденно.

– А ты ее доить умеешь?

– Не подоим, так прирежем.

– Это, братец вы мой, уголовное дело. Сами знаете.

– Да пошел ты, законник…

Так, заглядывая во все дома подряд, они добрели до центра деревушки, где располагалось одно-единственное более или менее приличное здание – двухэтажное, с узорными решетками на окнах, крытое чем-то похожим на черепицу. Двор дома был обнесен глухим каменным забором, из-за которого и раздавалось коровье мычание.

Лейтенант тронул железную калитку, и та со скрипом подалась. В тот же момент из глубины двора с хриплым рычанием примчались два огромных лохматых пса – настоящие волкодавы. Смыков едва успел втащить своего спутника обратно и захлопнуть калитку.

– Вот и попили молочка, – сказал он разочарованно.

– А ты анекдот про корейца, который на границе собаководом служил, знаешь? – поинтересовался лейтенант, задумчиво поглаживая кобуру. – А корейцы люди культурные, в правильном питании толк понимают.

– Вы это, братец мой, бросьте, – отрезал Смыков. – Нельзя так низко опускаться. Особенно в чужой стране.

Собаки захлебывались от злого вожделения и разве что прутья калитки не грызли. Казалось, они понимают, о чем говорят люди.

Внезапно кто-то позвал собак, и они исчезли с той же быстротой, с какой до этого появились. К калитке приблизилась хрупкая женщина, одетая в черные длинные одежды – даже носки туфель не было видно. На смуглом цыганском лице горели глаза, выражение которых сразу смутило Смыкова.

Она спросила что-то на чужом языке, и он, как ни странно, понял ее. Женщина поинтересовалась, христиане ли они.

– Си, синьора, – машинально ответил Смыков.

– Перекрестись.

Смыков не раз видел, как крестятся верующие на Кубе, и довольно правдоподобно воспроизвел этот жест.

– Войдите, – сказала женщина.

Ее испанская речь сильно отличалась от той, к которой привык Смыков, но была понятна почти в такой же степени, как современному россиянину понятен церковно-славянский язык.

Ни разу не обернувшись, женщина провела их в дом и усадила за стол в просторной, чисто побеленной комнате, единственным украшением которой было черное дубовое распятие на стене.

– Вы чужестранцы? – спросила она.

– Да, – ответил Смыков. – Но вам не следует нас бояться.

– Недавно здесь побывали чужестранцы, непохожие на вас. Они убили пастухов и угнали наши стада. Падре сказал, что это слуги лукавого. Они не понимают нашего языка, не умеют креститься и питаются сырым мясом своих коней.

Лейтенант, ни слова не понимавший в их разговоре, каким-то чудом догадался, что речь идет о еде, и стал тыкать пальцем в свою широко открытую пасть.

– Жрать, мадам! Эссен! Ай увонт ит!

– Вы голодны? – спросила женщина.

– Немного, – засмущался Смыков.

Она кивнула, удалилась в соседнюю комнату и спустя пару минут вернулась с подносом в руках. Угощение состояло из кисловатого красного вина, хлеба, овечьего сыра и дюжины сырых яиц.

– Я не готовлю себе горячую пищу, – сказала женщина, словно извиняясь.

– Почему? – задавая этот вполне невинный вопрос, Смыков не знал, что именно он и сгубит его.

– Я усмиряю свою плоть, сеньор чужестранец. – Женщина потупила глаза. – На меня наложена епитимья.

– Какой же грех вы замаливаете, сеньора? – галантно поинтересовался он.

– Прелюбодеяние, – едва слышно ответила женщина. – Падре грозится, что, если я буду упорствовать в этом грехе, он передаст меня в руки святой инквизиции.

– А вы… упорствуете? – чувствуя в ушах хмельной звон, а в паху сладкий зуд, прошептал Смыков.

– Увы, – печально призналась женщина. – Не помогает ни власяница, ни самобичевание. Наверное, в меня вселился бес похоти. Все говорят,,что я кончу жизнь на костре.

– Подождите… – здравый смысл еще не до конца покинул Смыкова. – Костер, инквизиция… В какой стране мы находимся?

– В Кастилии, сеньор чужестранец.

– А какой нынче год? – жуткая догадка промелькнула в его голове.