Люциус Шепард - Жизнь во время войны

Он провел Дебору вдоль стены, загораживая ото всех, кто попадался на пути, держа их на расстоянии изрядной дозой страха, так они пробрались через эту резню, словно недоступные огню святые. Но уже у самых дверей Минголле вдруг стало невыносимо грустно, в голове зазвучала простая и чистая музыка, мелодия кристальной ясности. Слабая в начале, она становилась сильнее с каждой секундой и пропитывала его все глубже. Замедлив шаг, он рассмотрел у дверей девушку и стриженного под ежик юношу, устроивших прежде «концерт»; лица пусты, глаза плотно и напряженно зажмурены. Колокола и грусть, грусть и колокола. Плотная ртутная смесь, затормаживающий дурман. Минголла силился отбросить эту грусть, приглушить колокола, но ужас не давался в руки, коротко вспыхивал и пропадал, словно уговаривая не тратить больше силы на борьбу. Печальная блюзовая музыка убивала Минголлу, замораживала его, завлекала и звенела, угрюмые сирены заставляли желать покоя и снова покоя, растаять в вибрации дребезжащих нот, вернуться и остаться навсегда в воображаемом месте, в серой тайной глубине, в долине духа, в крошечной ямке, достаточно просторной для свернувшейся в калачик сонной души, и даже крики и визги тоже вплетались в эту музыку хоральным контрапунктом. Минголла недоумевал, почему Дебора ничего не делает, почему она просто стоит здесь, неужели она не поможет... а впрочем, не важно, лучше растаять, прислониться к стене, пусть музыка и грусть дрожат у него внутри, пробивая конструкции мыслей, не так уж она плоха, эта пустота, эти дуновения, как будто проваливаешься в сон, клетка за клеткой захлопывается, зрение сужается... и тут его что-то обожгло изнутри, что-то схватило и потащило, он почувствовал, как Дебора соединяет его силу со своей, и эта изгибающаяся лихорадочная энергия встраивается в красный грохот мыслей, гнева и отвращения, маленькая девушка пронзительно закричала, метнулась в сторону, стриженный под ежик юноша вздрогнул, прикусил губу, кровь размазалась по подбородку, музыка и грусть расщепились на фрагменты ужаса и холодных звуков.

Минголла шагнул к стриженому, схватил его за ворот спортивного костюма, тот опустился на колени, повалился на пол. Минголла повернулся к Деборе и вытолкнул ее за дверь

– Чем ты там занималась... какого черта ждала?

– Ты же ничего не делал! Так почему я? – Она потянулась к нему, но руку выдернула.– Мне вдруг стало безразлично... все вообще.

– Черт! – воскликнул он. – Ты...

– Только не говори, что с тобой было не так! – выкрикнула она со злостью и почти со слезами. – Тебе всегда все равно, и что еще мне остается делать...

Она отвернулась, и Минголла несколько секунд смотрел ей в спину. В груди щемило от чего-то, в чем он не мог разобраться, лицо горело. Дебора передернулась и глубоко вздохнула.

– К черту, – сказала она. – Пошли отсюда.

Пока они забирались в джип, к ним с рыданиями подскочил мадрадонец и ударил Минголлу по щеке, этот хилый, но отрезвляющий тычок заставил его встрепенуться и заметить, что с угла парковки на них надвигается небольшая толпа мужчин и женщин. Мадрадонец упал на колени, закачался, вцепился Минголле в ногу. Тот отпихнул его, завел двигатель и рванул вперед, объезжая спасшихся, которые отчаянно кричали и тянули к нему окровавленные руки. Подскакивая на выбоинах, Минголла выехал на улицу и помчался к баррикаде. Среди звезд возвышались силуэты далеких холмов, перед глазами мелькали стены. Темные фигуры накладывались на баррикаду и были с ней одного роста, иногда в щелях между досками вспыхивали автоматные очереди и фигуры падали, но многие потом вставали, а еще больше фигур все так же толпилось у основания стен. Минголла лег грудью на клаксон, и оборванные женщины и мужчины запрыгали в стороны; другие так и остались стоять разинув рты, но он и не подумал тормозить.

– Держись! – крикнул он Деборе.

Стена встала перед ними в полный рост, и затем под треск досок, автоматные очереди и глухой стук тел по капоту они прорвались сквозь баррикаду и понеслись, накренившись на бок, по грунтовке. Изо всех сил удерживая джип, Минголла умудрился его выровнять. И тут они обнаружили себя в центре сражения, не многим отличавшегося от того, из которого убежали. На площадке желтой земли, поросшей черными в лунном свете кустиками травы, группы солдат отстреливались от более многочисленных атакующих. А за ними до самых холмов тянулся травянистый луг.

Дебора стукнула его по плечу и показала на стоявший в отдалении домик под толевой крышей.

– У них там оружие!

От радиатора со свистом отскочила пуля.

Минголла остановил машину, не выключая двигателя, и Дебора метнулась к домику. Через секунду она вернулась с двумя автоматами, толкая перед собой жилистого темнокожего человека в камуфляжной форме. Заставила его забраться на заднее сиденье джипа.

– Что еще за хрен? – спросил Минголла.

– Заложник, – объяснила она, – Он там прятался.

Такой резкий переход от безнадежности к воинственному прагматизму поразил Минголлу. Казалось, в этом хаосе Дебора чувствует себя как дома, отчаяние никуда не делось, оно просто потекло по другому руслу.

– Давай! – крикнула она. – Поехали!

Он выбрался из-за домика и помчался через луг. Свистели пули, одна высекла искру на ветровом стекле, и впервые за все время Минголла испугался. Задница сжалась, а между лопатками проползло холодное пятно.

Повернувшись и встав коленями на сиденье, Дебора начала стрелять. В зеркало заднего вида он заметил три пары огней – погоня. Минголла надавил на газ, и они помчались по луговой низине, подпрыгивая, словно камешек на морских волнах. Лобовое стекло покрылось сеткой трещин, и Минголла выписал джипом такой зигзаг, что Дебора, мотнувшись, уселась ему на колени. Потом выпрямилась и снова открыла огонь.

– Давай на север! – закричал человек на заднем сиденье.

– Почему? – спросил Минголла, опуская плечи, поворачиваясь и в любую секунду ожидая пули.

– Там дорога! Колея! Там можно оторваться! – Человек пропихнулся между сиденьями. – Вон к той горе!

Сзади что-то взорвалось, и Минголла увидел в зеркало, как луг занимается огнем, а две пары фар обходят его стороной.

– Черт! – У Деборы заклинило автомат. Она отбросила его в сторону и схватила другой.

С каждым толчком и подскоком джип словно бы собирался взлететь, и Минголле стоило немалых трудов удержать его на земле вилянием корпуса и уговорами. Он молил Бога: Вытащи меня отсюда, Господи, я больше никогда не согрешу; а сердце колотилось в ритме Дебориной стрельбы, прямо над ними вырос холм, черный и громадный, человек на заднем сиденье орал, куда ехать, и наконец по узкой пыльной колее они вломились в густые джунгли.