Люциус Шепард - Жизнь во время войны

...что ты хотела...

...пыли, снова вкуса пыли, но не смогла, он потащил меня за волосы, потащил мою голову назад, согнул меня, сломал меня, сказал, что убьет, если расскажу, но я не хотела рассказывать, не хотела, чтобы кто-то узнал, хотела пыли во рту...

...зачем...

...чтобы проглотить боль, как кошки, когда их тошнит, глотают свою рвоту, и им лучше, не оставляют на полу, а забирают себе, делают собой, и, когда он ушел, я так и сделала, я лакала пыль, как кошка свою рвоту, пока язык не посерел, и...

...боль ушла...

...да, нет, да, ненадолго, но она всегда там, всегда приходит опять, всегда густая и серая навсегда, и я должна лакать еще и еще, и это ты, истинно, прошу тебя, прошу, скажи мне, это ты...

...

...прошу тебя, о, прошу...

...

...это ты, мне нужен твой голос, я не знала, что голос может быть таким горячим, это ты, скажи...

...да...

...о боже, забери ее, пожалуйста, дай мне цвет и яркость без боли, пожалуйста...

...да...

...о, о, я...

...слушай...

...я слушаю, слушаю...

...представь человека, который на тебя набросился...

...я не могу, я...

...он старый, желтушный, волосы седые, всклокоченные, на лице карта из дыр и бед, из морщин и пороков, он в лохмотьях, и сердце его в лохмотьях, зубов нет, десны цвета крови, а глаза голубые, водянистые, слезливые, ты видишь его...

...да, но...

...смотри...

...он... распадается, трескается, трещины по всему телу, а кожа, кожа отслаивается...

...и что...

...свет...

...смотри...

...он светится изнутри, свет сквозь трещины, и свет...

...что со светом...

...свет... входит в меня, сияет лучами, сияет в меня...

...чистый, очищает...

...да, а старика больше нет, только свет наполняет меня...

...что ты чувствуешь...

...не знаю, иначе, я другая...

...сильнее...

...да...

...сильная, чтобы уйти, начать все сначала, начать новый путь, новую жизнь...

...но где...

...ты должна уйти...

...как...

...уходи отсюда, уходи сейчас, скорее, найди другое место, маленький город, деревню, белые дома и фермы, и там ты будешь прекрасна, открыта, как цветок, от всего сердца, тело чистое и милое, ты будешь дышать новым воздухом, новые мысли, и любовь...

..любовь...

..любовь подхватит тебя, вознесет, излечит, и ты забудешь подвал, боль, забудешь прямо сейчас и никогда не вспомнишь, а если когда-нибудь опять начнется старая боль, даже не мысль, а только начало, плохое чувство, страх, ты услышишь мой голос и узнаешь, что только радость истинна, ты чувствуешь радость...

...да, да...

...и никогда не слушай других голосов, лишь этот голос настоящий, только радость...

...я не стану, обещаю...

...и красота твоя будет подобна аромату, мысли, знанию, огню, истине, и ты отдашь ее только тому, кто увидит эту красоту, чьи касания станут для тебя кладом, чье сердце познает твое сердце, и, когда он придет к тебе, мой голос скажет, что это он, подаст тебе знак и назовет его имя...

..любовь...

...да, любовь навсегда, любовь отныне, и он уведет тебя, единственную и любимую в царство духа, где цвет и яркость, но нет боли...

..любовь...

...сейчас уходи, уходи, ищи новый дом...

...но...

...я буду с тобой...

...всегда...

...да, всегда, иди...

...я боюсь...

...к свету, иди к свету, он обещает радость, иди...

Девушка попятилась. Ошеломленное лицо сияет.

– Я... Мне нужно идти. – Она улыбнулась. – Извините. Мне пора.

Сексула злорадно рассмеялась.

– Подожди. – Девушка полезла в сумку, достала оттуда что-то и сунула Минголле в руку. На пластиковой карточке, сложив молитвенно руки, описывал круги голо графический бородач в белой тоге. Минголла сказал спасибо, но девочка уже понеслась к дверям и быстро, срываясь на бег, выскочила на улицу. Луди сказал:

– Нет двадцатки, тогда выматывайся. Сексула потерлась о Минголлу.

– Ну, ты ж правда ветеран, докажи как-нибудь.

И он все вспомнил, сила подтолкнула его память. Он потерял, потерялся в Америке, в тоске и бестолковщине, и даже когда найдет ту, кого ищет, и даже победив вместе, они не обретут того, что потеряли, а будут жить без цели и плана, не понимая, кого победили. Луди требовал двадцатку, Сексула заявила, что или он возьмет себя в руки, или она уходит, потому что, будь ты хоть сто раз ветеран, нельзя же заниматься этим на улице, а Минголла таращился через стеклянную дверь на страну, где он родился, на ожившую фреску мишуры и распада, одновременно чужую и знакомую, вглядывался в нарисованные лица и невидящие глаза, думал, что же ему делать, а маленький Иисус все ходил и ходил кругами у него в руке.

...Стены кабинета Исагирре обрели четкость, и Минголла выпрыгнул из кресла, чувствуя все ту же тошноту и еще большую потерянность в душной тишине отеля. Мысли кружились, он силился постичь, что же произошло. Это было так реально! Будущее... то, что произойдет потом. И вместе с тем отчетливый привкус галлюцинации. Сознание расплывается, искажения. И девушка. Он слышал ее мысли, отвечал им. Но невероятнее всего – он ее вылечил. Паранойя и путаница в голове были ему хорошо знакомы. Но спокойствие, душа, полная сострадания, – этого человека он не знал никогда. Нет, все-таки галлюцинация. Надо будет рассказать Исагирре, и... секунду подумав, Минголла решил молчать. На случай, если это одновременно галлюцинация и реальность.

Море переливалось аквамариновыми и бледно-фиолетовыми полосами, коричневатыми над песком, бурыми водорослями и мутным мелководьем. Волны яркие, как зубная паста, разбивались о коралловые рифы, оставляя за собой темную зыбь. Крабы, растопыривая белые костяные клешни, торопливо выкарабкивались из-под пристани на прибрежную бахрому водорослей; журавль с видом заправского египтянина шагал по едва прикрывавшей песок блестящей водяной пленке. Петухи кукарекали и ждали ответа. В прибрежных лианах суетились сцинки. Рыбак в шортах и красном шлеме, отталкиваясь шестом, гнал к каналу плоскодонку. Неподалеку от шлакоблочной стены с деревянными воротами рылась в грязном песке привязанная к кокосовой пальме пятнистая свинья. И Минголла, сидя у моря на пальмовом пне футах в пятидесяти от борова, держал в ладони колибри. Бутылочного цвета, с рубиновой грудкой, птенец был размером с ногтевую фалангу большого пальца.

С пляжа доносились злые голоса, это спорили о чем-то своем Исагирре и Тулли.

– ...Незачем... – Вот и все, что слышал Минголла.

У него в ладони бился за существование живой самоцвет колибри – бился судорожно, раздувая горлышко. Минголла уже искал гнездо, но безуспешно. Хотелось что-то сделать для этой птички, не оставлять же ее просто так па песке.