Норман Спинрад - Русская весна

Телеграф-авеню кончилась. Дальше шли патриархальные тенистые улочки с аккуратными домиками и гаражами. Бобби вновь обрел дар речи.

– Куда сейчас? – спросил он Эйлин. – К тебе?

– Ко мне? Нет, я живу в общежитии, ко мне нельзя.

– А я думал…

– Слушай, Бобби, я же просто подвезла тебя до Беркли! Ты мне нравишься, и мы можем встречаться, но это не значит, что ты мой постоянный парень или что-то в этом роде. Я здесь со многими встречаюсь и вовсе не хочу себя связывать. А кроме того, – она лукаво на него посмотрела, – судя по тому, как ты глотал слюнки на Телеграф-авеню, ты и сам не очень рвешься, не так ли?

Бобби рассмеялся.

– Ладно, грешен. Так куда ж мне тут податься? У меня не густо с деньгами…

– Не волнуйся. Я тут знаю одно местечко, где можно жить почти даром. Сейчас туда едем – Малая Москва.

– Малая Москва?

– Так это место называют гринго, – засмеялась Эйлин. – А те, кто там живет, говорят "У Ната". Тебе там понравится, Бобби. И ты там понравишься. Эйлин остановила машину перед старым обшарпанным домом в три этажа, среди других таких же домиков с облупившейся краской на дверях.

Здесь не запирали, и они без стука прошли по коридору – мимо уборной, из которой раздался шум сливаемой воды, через гостиную, заставленную ветхой мебелью, где человек шесть сидели перед видеоэкраном, – в захламленную кухню. Газовая плита, микроволновая печь, два старых холодильника, раковина, доверху заваленная грязными тарелками и кастрюлями, и стол красного дерева с двумя длинными, тоже красного дерева, скамьями без спинок… Блондинка в грязной рубахе и коротких джинсах что-то мешала в кастрюле деревянной ложкой. Длинноволосый парень резал зелень и скидывал в огромную деревянную чашку.

– Привет! – бросила Эйлин. – Где Нат?

Девушка обернулась и оглядела Эйлин, словно не могла ее вспомнить.

– У себя, занят бумагами, – не повернув головы, ответил парень.

Бобби снова повели – вверх по лестнице, потом по коридору мимо множества дверей. Некоторые были открыты, в комнатах люди читали, сидели за компьютерами. К двери в конце коридора – она была закрыта – приколот плакат: рука с пятью игральными картами, все пики.

Эйлин постучала, и дверь отворилась. На пороге стоял человек лет тридцати. Курчавые черные волосы, слегка крючковатый нос, толстые губы и темно-карие искрящиеся глаза под густыми бровями. Одет в старые джинсы и темно-красную рубашку дровосека с закатанными рукавами. Рубашка обтягивает намечающийся животик.

– Тебя зовут, – хрипло обратился он к Эйлин, – ну… Ты же знаешь, у меня плоховато с именами, если вообще меня знаешь.

– Эйлин Спэрроу, Нат, – ответила она чуть раздраженно.

– А это? – Нат кивнул на Бобби.

– Это Бобби Рид. Только что из Парижа.

Нат поднял брови.

– И вы хотите?..

– Бобби надо перекантоваться.

– Может платить?

– Кое-что у меня есть, – пожал плечами Бобби.

– Сколько ты можешь платить?

Бобби смутился и неуверенно спросил:

– Три сотни?

– Слишком много. Любую половину.

– Отлично! – обрадовался Бобби.

– Не торопись. Ты согласен помогать здесь?

– Конечно!

– Ты правда француз?

– Не совсем. Я родился в Париже, но мой отец американец, я думаю поступить здесь в университет…

– Играешь в покер?

– Что?

– Я спросил, играешь ли ты в покер, малыш. По семь или пять карт, никакой дешевки.

– В общем, да… Не совсем… То есть я знаю правила, но… – смущенно забормотал Бобби.

– Хочешь научиться?

– Конечно, почему бы не научиться.

– Это по мне. – Нат хмыкнул и потер руки. – Первый урок после ужина. Будут спагетти с мясным соусом, но какое мясо, лучше не спрашивать. Ладно, я пошел проверять это дерьмо. Что за компания задниц! Чту эти детки знают об истории – что Колумб соблазнил острова Девы, а у Ронни Рейгана был дополнительный член под мышкой, и он им пользовался в Конгрессе. Раздолбаи, но полуправда – это еще не так плохо!

С этими словами он закрыл за собой дверь.

– Кто это? – опешил Бобби.

– Это Нат Вольфовиц! – сказала Эйлин и подняла глаза к потолку.

За ужином в тот вечер сидело десять человек, не считая Бобби и Эйлин. Начали, как полагается в Америке, с салата, потом ели спагетти в жидковатом мясном соусе, запивая в больших количествах красным калифорнийским вином, гордо именуемым здесь бургундским.

За столом Бобби спросил:

– А почему этот дом зовут Малой Москвой? Вы же не коммунисты?

Наступило неловкое молчание.

Черная девица по имени Марла Вашингтон посмотрела на Бобби неприязненно:

– А ты шови-гринго? Или боишься, что мы заразные?

– Да брось ты, – повинуясь первому импульсу, ответил Бобби. – Лучшие мои друзья – коммунисты.

– Забавно, – бросил Джек Дженовиз, парень, готовивший салат, когда они пришли.

– Значит, так, – начал было Бобби и замолк. Какого черта, подумал он, если мне здесь жить, они все равно про меня все узнают. – Моя мать – член компартии. И сестра собирается вступить, – закончил он.

– Ты серьезно, малыш? – спросил Нат Вольфовиц. – А я был уверен, что последний американский коммунист вымер вместе с птеродактилями.

– Моя мать русская.

– Русская? Рассказывай.

Эйлин удивленно смотрела на Бобби, и он сообразил, что кое-что он от нее скрыл. Остальные глядели на него с обыкновенным любопытством и без всякой враждебности – как если бы он спустился к ним на летающей тарелке. Бобби подумал, что так он, должно быть, и выглядит в их глазах.

И вот, за спагетти и дешевым красным вином Бобби рассказал им все как есть про себя. Наверное, он был чуть не самым молодым за столом, он не провел в этом доме и трех часов, и тем не менее студенты и даже Нат Вольфовиц – ассистент на кафедре или что-то в этом роде – слушали его, что называется, затаив дыхание. И когда он закончил, ему улыбались, ему подкладывали спагетти и подливали вина, и он чувствовал себя так славно, как никогда в жизни.

– Объясните мне теперь, – сказал он, – почему это место называется Малой Москвой?

– Потому что мы все – красные! – ответила Синди Файнштейн, готовившая спагетти, и все, кроме Эйлин, разразились хохотом.

– Значит, вы – коммунисты?!

– Объясни ему, Нат, – сказал толстяк Карл Хорват, одетый в рубашку с изображением утенка Дональда.

Вольфовиц налил себе еще, наклонился вперед, уперся локтями в стол и заговорил горячо и стремительно:

– В Беркли и еще кой-где есть студенты двух типов. Первый, ты их видел – чисто вымытые американские мальчики и девочки, технари, карьеристы и зубрилы, хотят одного: пристроиться к биотехнологии, еще лучше – к оборонке. Жопы-шовинисты, они вкалывают и устраивают нудные вечеринки и балдеют от пива.

Раздались одобрительные возгласы: