Евгений Филимонов - Время льда и огня

— Под мореной, — желчно отметил картограф, — что вы можете узнать под сплошными наносами? Нам нужно единственное доказательство — здание (или его фрагмент), которое мы смогли бы сравнить со зданием на старом снимке… Учтите, что ледник тогда еще двигался и краем задевал это ваше Кенийское нагорье… Кенийское нагорье…

Лупа картографа блуждала над мозаикой снимков. Розовый палец Нормы сунулся было показать, но тут же робко спрятался. Однако картограф заинтересованно вгляделся в предполагаемое место.

— Я и сам туда поглядываю, — признался он. — Вот этот мысок очень напоминает заснеженную кровлю здания…

— Или же довольно-таки крупный прямоугольный валун.

Это сказал скептик Крамер.

— Да-а, темная сторона — во всех отношениях темная сторона. Еще вон очень похожая структурка, но слишком неотчетливо, размыто…

— Ну и оптику делали во время Катавасии! — взорвался вдруг генерал. — Как вообще в то время могли спутник запустить — ума не приложу, разве что катапультой какой-нибудь.

— Мы и того не можем, — резонно заметил Розенталь.

— Ничего, придет время… А пока, я думаю, следует увеличить отобранное, вот эти три фрагмента особенно, и дать на обработку, сделать контрастными, что ли… Словом, чтобы все было понятно!

Мечта любого военного — чтобы было все понятно.

И настал день, когда мы — все четверо — с разной долей уверенности, но все-таки окончательно выбрали один из снимков — вот, мол, этот! То, что это было здание, ни у кого не вызывало сомнений, зато координаты плавали, хотя и не так уж существенно. В конце концов Крамер нас успокоил:

— Не волнуйтесь, ни у кого нет данных более точных, на сегодня мы одни обладаем информацией о местонахождении клиники с Бюловом. Полагаю, все понимают, какого рода эти сведения? И призываю всех без исключения всегда помнить об ответственности, потому что возмездие неотвратимо…

Он долго и патетически говорил о южанах и об их мировой роли, как-то очень отдаленно связывая все это с предстоящим отысканием тела доктора…

— …и тогда решится основная проблема теперешнего мира. Вы увидите это.

А что, собственно, увидим, задумался я. Бюлов, конечно же, был велик, и если южане держатся за бредовую идею расконсервировать эту мумию и дальше использовать для своего отечественного прогресса, то они здорово напоминают маньяков-некрофилов, какими вообще-то не являются. Нет, здесь что-то другое… И на алтарь этого другого они не задумываясь хотят бросить два десятка своих вышколенных людей, да, пожалуй, и меня… ну, я у них не в счет…

Дело в том, что один сержант из штрафников, проникшись ко мне внезапной необъяснимой симпатией, сообщил под строжайшим секретом: уже готовится экспедиция на темную сторону, к ночникам. Он и рта не может открыть об ее основной цели, зато потом всем без исключения будет очень хорошо.

— Кроме ночников, разумеется. Они заплатят за все!

И сержант злорадно захохотал. А я теперь сопоставил две речи, сержанта и генерала, и пришел к выводу: без меня не обойдется, я очень глубоко влип в канву, и некоторые вещи насчет доктора знаю лишь я один, что существенно. Выйти оттуда живым мне не светит. Не имей я опыта побега, сейчас бы уже что-нибудь предпринимал, но тут был беспросветный тупик.

А ведь со мною еще никто из начальства не говорил на эту тему. Может, просто обычные страхи узника? Да нет, это серьезно…

Мои опасения подтвердились, когда на следующее утро капрал дисциплинарного взвода подозвал меня после завтрака и направил в команду специальной подготовки, которая тренировалась в полярном секторе, так называемом «холодильнике», чем он и был на самом деле, — насквозь промерзшее помещение, обросшее по стенам толстым слоем инея, с сугробами, с настоящими льдинами в плавательных бассейнах. Я впервые потрогал снег — это было странное ощущение как бы чего-то давно позабытого.

Там нас, человек двенадцать, одели в гидрокостюмы — на собачьем холоде, чтобы привыкали, — и заставили плавать в ледяной полынье чуть ли не с полчаса. Люди из спецподразделения выглядели после этого в раздевалке на удивление жалкими, посинелыми, дрожащими подростками и крыли капрала (вполголоса, конечно) последними словами. Затем настал черед обычной тренировки в спортзале.

Совершенно измотанный после бассейна и тренировки, я лежал пластом в своей казарменной клетушке-боксе, когда тот же капрал, войдя со странной ухмылочкой, сообщил мне полушепотом:

— Вставай, к тебе пришли…

С досадой я всунул ноги в башмаки. Наверное, люди Крамера, они и среди ночи за шиворот вытащат к своему шефу. Я все еще толком не понимал своего статуса: заключенный, помилованный, приговоренный? Во всяком случае, человек совершенно несвободный…

Таким я и вышел к Норме — ибо это была она. Небритым, усталым, в несвежей униформе (фатовской наряд официанта у меня отобрали)… И уставился на нее в изумлении. Пустить Норму сюда могли лишь благодаря ее лейтенантскому чину, да и то… Видимо, капрал был просто ошеломлен явлением женщины в этих местах. Он все еще находился в холле казармы, когда она без аффектации сделала мне под козырек и кивком отпустила нашего ветерана.

— Здравствуйте, Петр! Как тут ваши дела? Я пришел в себя.

— Вы только за этим и пришли? Я отдыхал…

— Простите. Но именно поэтому я и пришла сюда — чтобы не тащить вас в Центр, это было бы еще утомительнее для вас. Садитесь…

Я плюхнулся в наше ободранное кресло, она расположилась на таком же диванчике. В сущности, боевиков во всем мире держат в ежовых рукавицах и спартанской, чуть ли не скотской простоте. Она сложила руки на коленях. Строгая темно-серая форма сидела на ней словно перчатка.

— Вы, наверное, догадались, почему я здесь?

— Нисколько… Соскучились, видать.

— Оставьте ваши казарменные шуточки. — Она тут же спохватилась — фраза звучала слишком соответственно обстановке. — То есть я хочу сказать, что пришла по важной причине…

— Не сомневаюсь. Хорошенькие лейтенанты не ходят зря по грязным казармам.

— Ну, что там… — Норма повела своим фиалковым взором по обшарпанным панелям холла и, очевидно, все же не нашла слов в его оправдание. — Бывает и хуже…

— Я тоже так думал в камере тюрьмы сектора А. Мне казалось, что хуже места не может быть. Пока не попал сюда.

Все- таки приятно было после образин этих свирепых полускотов, что вдруг стали мне сотоварищами, увидеть ее матовое лицо в больших очках, в нимбе дымчатых волос.

— Именно об этом я и пришла побеседовать с вами.

Что- то в ее разговоре меня настораживало, -а, понял: отсутствие жаргонных словечек, полная стерильность языка, будто из самоучителя.

— Прекрасно. У вас слишком правильная речь.