Евгений Филимонов - Время льда и огня

Туча окончательно уползла вдаль, небеса прояснились, и тут же опять повеяло космическим холодом. И снова заходило, заколебалось над ледником неоновое зыбкое покрывало сияния, затмевая созвездия, которые я только теперь стал узнавать. Зато город весь воссиял, засветился; по мере нашего приближения он становился все краше, хотя уже и отсюда были видны прорехи и разрушения в тонком его силуэте — провалы в заснеженных кровлях, зияющие проемы на месте высаженных окон… Группа поневоле прибавила шаг — всем хотелось поскорее оказаться на надежной тверди мостовых, вместо глубокого предательского снега.

Опять впереди произошла заминка — это заспорили десантники, кому очередь прокладывать тропу; возникла даже короткая драка, мгновенно прекращенная Португалом, — и в этот момент я услышал короткое: «Привет!»

Норма!

Она как-то оказалась рядом с нами в группке, наблюдающей за расправой Португала; в свете бесновавшегося сияния она показалась мне феей этих краев, и все мои разумные соображения — влюбляться или нет — тут же потеряли силу.

— Привет… Где это вы… пропадали два дня?

Ее серые глаза сияли, отражая феерические сполохи.

— Два дня я пропадала вместе со всеми. Никому не было до меня никакого дела.

Она все так же безадресно улыбалась, как обычно улыбаются девушки — вроде бы всему миру сразу, однако джентльмен Наймарк прошел вперед, оставляя нас вдвоем. Группа снова двинулась, и мы с Нормой пошли вместе. Я решил тут же объясниться начистоту:

— Норма, в эти дни я думал о вас.

Она посерьезнела и остановилась на тропке.

— Вот как? И до чего же вы додумались?

— Мне не нравится, когда меня употребляют.

Норма сразу как-то погасла и прошла вперед. Бросила, не оборачиваясь:

— Мне тоже…

И - дальше, поспешно, расталкивая, обходя Десантников, — вперед к своим девушкам. У меня саднило в груди, но где-то в бесплотной части моего сознания четкий голос твердил: ничего страшного, так надо, чтобы выжить; а выживешь, спасешься отсюда — будет еще много девушек. Поболит и перестанет, все проходит, все забывается…

Короткий инцидент с Нормой на некоторое время напрочь лишил меня интереса к мертвому, пустому городу, куда мы как раз вступали. Эта мертвизна и пустота стали ощутимы только сейчас, вблизи. Мы шли ободранной улицей предместья, на которой там и сям торчали обгоревшие, ржавые остовы танков и было много развалин. То, что я видел, вполне отвечало моим безрадостным мыслям. А ведь издали все выглядело волшебно.

И лишь когда группа вышла на более уцелевшие центральные улицы, стало понятно, каким очарованием обладал этот старинный город — при жизни. Ибо он был и тут мертв: всюду зияли разбитые витрины, ржавели навеки привалившиеся к тротуарам автомобили, чернели ребра обрушенных черепичных кровель — но было и много уцелевшего, вроде веселых купидонов над входом, колоколов в башне звонницы, глухо погудывавших под ветром, площадки кафетерия со столиками-зонтами (правда, центр площадки обезобразила воронка), — словом, если закрыть глаза на подобные вещи и мысленно зажечь в домах торшеры с матерчатыми абажурами на деревянных точеных ножках (один такой валялся посреди улицы), то вполне легко можно было представить сказочника Андерсена, шествующего с тростью вдоль фронта островерхих фасадов и сочиняющего что-то подобное «Снежной королеве». Я любил сказки Андерсена еще с детства, хотя многого там не понимал.

На крохотной площади перед громадным, обильно изукрашенным домом Португал велел остановиться.

— Ждать меня здесь!

И направился в сопровождении небольшой команды в какой-то узенький переулок.

Группа немедленно разбрелась по площади, хотя оставленный за главного сержант и приказал, яростно вращая глазами, чтобы все держались возле него. Авторитет у сержанта был куда как ниже, чем у самого Португала, и наиболее предприимчивые десантники тут же устремились прочесывать маленькие магазинчики вокруг площади в поисках спиртного. Мы с Наймарком тоже зашли в магазин готовой одежды: отчасти — чтобы посмотреть, отчасти — спрятаться от ледяного ветра, несшего поземку вдоль улицы. Внутри магазин казался почти невредимым, лишь ворох дамского белья в углу да великолепно одетый манекен, лежащий ничком в разбитой заснеженной витрине, нарушали благопристойность. Наймарк перебирал одежду, вывешенную для открытой продажи.

— Куртки… Анораки, спортивные брюки… Петр, вы себе не представляете, какое внимание тогда уделяли спорту — не такому вот натаскиванию десантников, а именно спорту — как радостному, подвижному времяпрепровождению… Смотрите, бейсболки!

Но я не смотрел на бейсболки, я сразу направился к стеклянному стаканчику кассы и заглянул — нет, не в ящик с выручкой, деньги вот лежат, кучкой, но кому это нужно, — я пошарил в потаенном уголке под узенькой столешницей и почти сразу нашел то, что искал. Да, полковник Франк Ковальски знал, где что может находиться! Наймарк ничего не заметил, он знай себе посвечивал фонариком вдоль стеллажей да вздыхал ностальгически. Снаружи донесся свисток сержанта — он созывал всех к себе, он торопил!

Мы вышли из магазинчика. Нет, не зря так пронзительно зазывал нас свисток — сказочное зрелище предстало нашим глазам. Посреди площади в свете мощных фар мотонарт красовались, поблескивая эмалью и никелем, два причудливых экипажа на полозьях. Я ничего подобного в жизни не видел, даже на картинках, а Наймарк немедленно определил:

— Прогулочные санки. Обычно их возила четверка лошадей…

— …а тут — прицепимся к мотонартам! — ликовал отделенный. — Хватит топтаться в сугробах по задницу, проедемся как туристы. Мы ж под туристов и работаем!

Десантники заржали, однако майор Португал не отпустил им много времени на веселье:

— Грузиться, быстро! И так сколько времени потеряли, пока отрыли вход…

Из чего я заключил, что местонахождение склада снегового транспорта было известно Португалу еще дома, однако из соображений конспирации он держал это в тайне. И я бы так поступил, окажись я на его месте. Чем больше знаешь, тем гарантированнее твое дело.

Вещмешки и ручную кладь, что влезло, побросали навалом во вместительные корзины багажников, прицепленные сзади, проверили буксирные тросы — не обошлось без возни и ругани, ибо мотонарты не предусмотрены для буксировки, — уселись, и кортеж тронулся. И вот тут-то я и ощутил настоящую тоску не тоску, а так… будто прощался с кем-то очень дорогим, с кем только что познакомился — и вот уже время расставаться. А город подавал себя в свете фар и вовсе празднично, сверкая заиндевелыми кариатидами, белея статуями у замерзших навсегда фонтанов, расцвечиваясь орнаментами под начавшимся снежком, — город прощался, быть может, с последними своими гостями.