Александр Фролов - Хроника глобального бреда

Как праведно, это понятно: десять заповедей никто не отменял! Но как правильно?.. Ведь не всегда праведно — значит правильно, это не одно и то же. И у преступника, и у праведника — своя правда, каждый по-своему прав; и не факт, что в какой-то конкретной ситуации прав именно праведник.

Верный ориентир должен быть… невозможно без него! Только ошибка, пожалуй, в том, что ищут его один для всех. Если всем жить одинаково, то такая жизнь станет серой и скучной, любое развитие цивилизации остановится. Грех всякой религии — ищущей Бога или равноправного коммунизма — в навязывании такого торможения.

Идеал не должен быть религиозным, потому что нравственные принципы любой религии несомненно хороши, но не тождественны идеалу. Слепая вера во чтобы то ни было к добру не приводит! И все по той же причине: одного идеала жизни для всех не может быть вообще, каждый должен найти его сам. Но как же трудно это сделать! Мечутся, мечутся люди, а лишь немногим удается. И удается ли?..

Хорошо, будучи молодым, выбрать себе учителя из числа тех, чья мудрость подтверждена временем и другими людьми; об этом писал еще Сенека в книге «Нравственные письма к Луцилию». Но не стоит допускать слепой веры в учение любого мудреца; нужно стараться заметить в нем слабые стороны — это лучше всего отрезвляет от угара преданности чужому гению.

И самому нельзя забываться: надо вовремя опомниться, когда покажется, что уже всех превзошел. Никогда всех не превзойдешь!..

Еще нельзя отчаиваться, если долго нет такого результата, в котором был бы точно уверен; результат здесь не главное — важнее сам процесс поиска. Сомнение часто лучше, чем уверенность, ибо не дает успокоиться и заставляет искать дальше.

Фридрих Ницше в книге «Так говорил Заратустра» возможным крушением судьбы предупредил и зазнавшихся героев от излишнего самомнения, и переставших быть героями от фатальной потери ими идеала:

«Ах, я знал благородных, потерявших свою высшую надежду. И теперь клеветали они на все высшие надежды.

Теперь жили они, наглые, среди мимолетных удовольствий, и едва ли их цели простирались дальше дня.

«Дух — тоже сладострастие», — так говорили они. Тогда разбились крылья у духа их; теперь ползает он всюду, и грязнит все, что гложет.

Некогда мечтали они стать героями — теперь они сластолюбцы. Печаль и страх для них герой.

Но моей любовью и надеждой заклинаю я тебя: не отметай героя в своей душе! Храни свято свою высшую надежду! —

Так говорил Заратустра».

Трудная штука — жизнь. Всем приходится жить и не каждому в радость; иногда проходит она, как неясный сон.

С юных лет запомнилась Орлову одна песня Давида Тухманова. Пел Александр Градский:

Дальше в песне шла речь о каких-то событиях жизни и эти слова не оставляли следа в душе. Но последняя измененная строчка просто «убивала», вводила в растерянность: — Жил-был я-а. Вспомнилось, что жил…

Голос и мелодия звучали меланхолично, стихи настроением были похожи на поэзию Иосифа Бродского. Саша не запомнил автора текста, но был благодарен ему за такое ощущение трагизма мимолетности человеческой жизни: вспомнилось, что жил. Как будто и не жил вовсе!

Какой же тяжелой может быть минута, когда подводится итог всей жизни!.. Допустим, смерть уже у порога. А что вспомнишь? Родился, долго рос, потом десятки лет происходило что-то: учился, служил, женился, работал; опять учился, женился, опять работал… еще что-нибудь в памяти. А даже не хочется об этом думать!

Перед вечностью, говорят, по-настоящему вспоминаются всего несколько самых дорогих событий и лиц, и это воспоминание укладывается в секунды; все остальное оказывается лишним, ненужной шелухой. Наступает момент истины: ты должен был понять что-то особенное — для этого ты родился и прожил много лет. Но что?..

Понимания нет, одна горечь в душе. Зачем все это было… что надо было понять? Зачем вообще жил, и жил ли?..

Что такое сама жизнь, этот миг всего в масштабах вечной и бесконечной Вселенной — незаметная и может, даже бесполезная искорка? Неужели только «жалкая шутка жестоких богов»?.. Может, все-таки, что-то большее?

Ведь был же в ней какой-то смысл!.. не могло его не быть. Но кто знает этот смысл?..

Нет горше слов, чем в книге Экклезиаста: «Все пройдет. Все суета и тщета, все суета сует». Можно, наверное, завыть от тоски, когда вместе с автором ощутишь сердцем: все канет в бездну вечности… все бессмысленно и бесполезно.

Большинство людей всю жизнь проводит словно в спячке: вроде и живет такой человек, а все как-то без мысли, без души; зато другой из кожи лезет в поисках ответов на вечные вопросы.

Умирать приходится обоим. Интересно: кому страшнее?..

— Орлов, вставай, смотри!.. Пашка, Пашка… вставай, смотри! — орал возбужденный Леха, скакал перед топчанами и тряс бутылкой, зажатой в руке.

Очумелые спросонья, товарищи Хорькова лежали и смотрели на него. Наконец дошло: «девяностоградусная» не замерзла! Лешка выставлял ее снаружи бункера три дня назад, и ничего. И в самом бункере — на термометре минус восемнадцать. А ведь было двадцать три!.. Неужто теплеет?

Небо будто просветлилось чуть-чуть… вместе выглядывали из лаза, каждый хотел убедиться. Но, пожалуй, нет — только кажется так! Морозище все равно жуткий, не вдохнуть свободно. И темнота такая же мглистая; лишь ветер немного утих, вот и кажется, что светлее.

Матюгнулись по разу, и пошли обратно.

Новость все равно радовала, так что спешно накрыли стол: надо было обязательно это дело «отметить»! Сильно не обнадеживались — понимали, что еще приморозит: весна ведь не сразу наступает. Александр предположил, что Россия прошла через область южного магнитного полюса и теперь понемногу станет теплеть; наверное, полгодика еще и можно будет делать вылазки наверх. Скорее бы!..

Выпивали, закусывали; Павел вспоминал лирические песни, пел вполголоса. Орлов пожалел, что нет гитары, но тоже спел — песню из альбома Михаила Гулько про «белый ад» в колымских лагерях и случайно подобранный зэком окурочек с красной помадой, упавший, наверное, с самолета. Она так начиналась: