Константин Вронский - Черная богиня

— Значит, я победил в нашей дуэли, Домбоно?

— Богиня требует, чтобы вы лечили Мин-Ра!

— Я знаю. Мы вчера здорово с вашей богиней сцепились, — Савельев устроился поудобнее. Внезапно он понял, что никакой жертвенный алтарь бога дождя им пока что не грозит. — Мне точно понадобится помощь всех ваших богов. А также хирургические инструменты для удаления остеомы, зажимы, наркоз, лекарства. Нет, конечно, аппендикс можно и перочинным ножиком оттяпать, в России в сталинском ГУЛАГе врачи так и поступали, но остеома — это вам не слепая кишка. Пожалуйста, поговорите с вашими богами, пусть свяжутся со службой исполнения желаний.

— Вас следовало бы убить! — мрачно отозвался Домбоно, и его глаза полыхнули неприкрытой ненавистью.

— Кстати, я все хотел спросить вас, при первой встрече вы заговорили с нами по-английски. Откуда? — невозмутимо поинтересовался Савельев. — Все ж таки выезжали из благословенной Мерое?

— Нет! Но один англичанин как-то раз приблудился к нам. Зим эдак двадцать назад. И я решил выучить его язык. Через четыре года я свободно заговорил на этом языке.

— А потом?

— Шесть месяцев не было дождя, — Домбоно недобро усмехнулся. — А потом как заладят ливни на три недели, и наши поля расцвели вновь.

— И это через четыре года! — в ужасе прошептал Савельев.

— Что такое четыре зимы? Мы думаем в иных масштабах, — жестко отрезал Домбоно. — Вы ведь тоже не вечны… Кстати, по-меройски вы объясняетесь вполне сносно.

— Хотя и изучал его много больше, чем четыре зимы, — пробормотал Савельев.

— Спрашивается, для чего? — жрец был безжалостен.

— Наверное, для того чтобы понравиться богу дождя, — покаянно развел руками Павел.

…Все жрецы-лекари Мерое были заняты день и ночь, невыносимый зной буквально разрушал людей. Воды в резервуарах становилось все меньше, она превращалась в источник болезней для всего населения — по краям чаш оставался красноватый осадок. Простонародье Мерое уже начинало болеть. Но далеко не всегда стремилось попасть в «больницу».

На всей растительности в садах прекрасного города, на сикиморах, окаймлявших улицы, лежала удушливая пыль. Зеленые изгороди из тамарисков и других растений походили на истонченные скелеты; даже в лучших частях города пешие люди поднимали густые облака пыли; если же по раскаленной дороге проезжала колесница или телега, за ними следовал такой громадный столб серой пыли, что люди закрывали рот и глаза. Город постепенно превращался в немую, безотрадную пустыню. Каждый дом походил на раскаленную печь, и даже купание не приносило прохлады. Зреющие финики на деревьях стали покрываться наростами. Зараза настигала все живое, и тревога Домбоно возрастала. Верховный жрец становился все более раздражительным и угрюмым. Нет, он ничего не имел против Савельева, но сейчас просто не мог отвечать ему иначе…

Больница Мерое оказалась широким каменным домом, примыкавшим к храмовым постройкам. Что, собственно, и неудивительно, ведь жрецы как раз и были лекарями. Вероятно, в Мерое жили очень здоровые люди, большинство палат пустовало, коридоры стонали от одиночества. Пара мероиток-сиделок, испугавшись, бросилась прочь, едва заметив Савельева.

— Да не очень сейчас все здоровы, — вздохнул Домбоно. — Но нас, жрецов, и нашу больницу боятся.

В большом помещении, в центре которого стоял пустой стол, их уже ждали остальные жрецы-лекари. Молча, враждебно глядели они на чужеземца. На них так же, как и на Домбоно, были длинные, расшитые золотом одеяния, а на головах остроконечные колпаки с вышитыми змейками — символами мудрости.

— Ничего себе, операционная! — почти восторженно воскликнул Савельев, вымучивая улыбку. — И вся команда скальпеля и зажима! Как и у нас! Когда появляется главврач, за тошнотворно-белыми халатами больного уже не видно, — он обернулся к Домбоно. — Считайте, что впечатлили меня. Только где же кандидат в больные?

— Появится, — в голосе Домбоно прозвучали жесткие нотки, — вы увидите, как мы оперируем. Все готово. Мы покажем, на что способны мероиты.

Дверь громко хлопнула. В проеме появилась деревянная кровать на колесиках. Под одеялом с вышивкой солярных мотивов лежало нагое тело — юная женщина, испуганно поглядывающая на незнакомого белокожего человека. Хорошенькое, совсем еще детское личико покрывала нездоровая желтизна.

— Мы будем вырезать из ее тела мешочек, что совершенно забился камнями… — голосом профессора в учебной аудитории оповестил Домбоно Павла. Савельев вздрогнул, чувствуя, как побежали по лицу капельки холодного пота. В глазах молоденькой женщины плескался дикий страх.

— Домбоно, вы же сошли с ума! Вы окончательно рехнулись, бесповоротно! Вы не можете ее оперировать!

— Сейчас вы все сами увидите, — решительно махнул рукой Домбоно. Кровать подкатили к широкому «операционному» столу. — Мерое — земля чудес…

… Как же я ненавижу больницы.

В тот день, придя к Саньке, я чувствовал себя совершенно беспомощным.

Медсестра покачала головой с отравленными гидроперитом кудряшками и поджала тонкие, бескровные губы.

— С цветами нельзя, — наморщила она уныло-длинный нос. — Мне очень жаль, но с цветами никак нельзя.

Я внимательно посмотрел сначала на нее, потом на букет.

— Но ведь это всего лишь цветы.

— Сожалею, — повторила медсестра. — Но для меня это в первую очередь переносчики инфекции. Подождите, я принесу вазу, и мы оставим их здесь, — и схватив цветы, она бросилась куда-то по коридору.

Рядом со мной открылась дверь. Я вскинул глаза на санитара, катившего инвалидное кресло-каталку. В кресле сидел, весь скрючившись, мужчина моего возраста. Он смотрел по сторонам и ничего не видел, его взгляд уходил в пустоту. Больной был опутан тонюсенькими проводками, обвившимися вокруг его тела щупальцами техногенного спрута.

— Вы родственник этой девушки?

Я вздрогнул. Рядом со мной стояла медсестра с убитыми гидроперитом волосами и смотрела с уничижительным пренебрежением. Я даже не слышал, как она вернулась.

— Нет… скорее, друг.

— Вы можете навестить ее в среду или в пятницу.

— Но послушайте…

— Да, да, да, — хмыкнула милая представительница класса белых халатов и нетерпеливо взмахнула рукой. — На полчаса я вас пущу, но не дольше. В виде исключения. Идемте, — и мы пошли по одинокому, отвратительно зимнему коридору. — Вы случаем не простужены? — мимоходом уточнила медсестра. — Горло не болит?

— Н-нет.

Медсестра замерла на мгновение, оглядела меня с ног до головы, словно надеялась, что случайный чих или кашель выдаст меня с головой.