Дино Буццати - Паника в Ла Скала

Как и всегда в подобных случаях, знание иностранных языков подверглось суровому испытанию.

- Un chef-d'oeuvre, veritablement, un vrai chef-d'oeuvre![ ] беспрестанно повторял директор театра Гирш, несмотря на фамилию, самый настоящий неаполитанец; казалось, больше он из себя ничего не может выдавить.

Да и сам Гроссгемют, хотя уже не один десяток лет прожил в Дофине[ ], держался довольно скованно, а его гортанный выговор еще больше затруднял понимание. Дирижер оркестра маэстро Ниберль, тоже немец, французский знал и вовсе плохо. Понадобилось какое-то время, чтобы направить разговор по нужному руслу. Единственным утешением и сюрпризом для галантных гостей было то, что танцовщица из Бремена Марта Витт сносно и даже с каким-то забавным болонским акцентом говорила по-итальянски.

Пока лакеи скользили в толпе с подносами, уставленными шампанским и блюдами с пирожными, гости разбились на отдельные группки.

Гроссгемют тихо говорил с секретаршей о каких-то, судя по всему, очень важных делах.

- Je parie d'avoir apercu Lenotre, - сказал он. - Etes-vous bien sure qu'il n'y soit pas?[ ] Ленотр был музыкальным критиком "Монд", который после парижской премьеры разнес его в пух и прах. Окажись Ленотр в этот вечер здесь, Гроссгемюту представился бы прекрасный случай взять реванш. Но мсье Ленотра не было.

- A quelle heure pourra-t-on lire "Коррьере делла сера"? - с бесцеремонностью, свойственной великим людям, спросил композитор донну Клару. - C'est le journal qui a le plus d'autorite en Italie, n'est-ce pas, Madame?

- Au moms on le dit, - улыбаясь ответила донна Клара. - Mais jusqu'a demain matin:

- On le fait pendant la nuit, n'est-ce pas, Madame?

- Oui, il parait le matin. Mais je crois vous donner la certitude que ce sera une espece de panegyrique. On m'a dit que le critique, le maftre Frati, avait Fair rudement bouleverse[ ].

- Oh, bien, ca serait trop, je pense, - сказал он, пытаясь в это время придумать какой-нибудь комплимент. - Madame, cette soiree a la grandeur, et bonheur aussi, de certain" reves... Et, a propos, je me rappelle un autre journal... "Meccapo", sije ne me trompe pas...[ ] - "Meccapo"? переспросила, не понимая, донна Клара.

- Peut-etre[ ], "Мессаджеро"? - подсказал Гирш.

- Oui, oui, "Мессаджеро", je voulais dire...[ ] - Mais c'est a Rome[ ], "Мессаджеро"!

- II a envoye tout de meme son critique, - сообщил кто-то из гостей и затем добавил фразу, которая надолго запомнилась всем и изящество которой не оценил один лишь Гроссгемют: - Main tenant il est derriere a telephoner son reportage![ ] - Ah, merci bien. J'aurais envie de le voir, demain, се "Мессаджеро", - сказал Гроссгемют и, наклонившись к секретарше, тут же ей пояснил: - Apres tout c'est un journal de Rome, vous comprenez?[ ] В это время к ним подошел художественный руководитель и от имени администрации преподнес Гроссгемюту в обтянутом синим муаром футляре золотую медаль с выгравированной на ней датой и названием оперы. Последовали традиционные знаки преувеличенного удивления, слова благодарности; на какое-то мгновение великан композитор показался даже растроганным. Потом футляр был передан секретарше, которая, открыв коробочку, восхищенно улыбнулась и шепнула маэстро:

- Epatant! Mais ca, je m'y connais, c'est du vermeil!?[ ] Но мысли всех остальных гостей были заняты другим. Они с тревогой думали об избиении но только не младенцев. То, что ожидалась акция "морцистов", уже не было тайной, известной лишь немногим. Слухи, переходя из уст в уста, дошли и до тех, кто обычно витал в облаках, как, например, маэстро Клаудио Коттес. Но, по правде говоря, никому не хотелось в них верить.

- В этом месяце силы охраны порядка опять получили подкрепление. В городе сейчас больше двадцати тысяч полицейских. И еще карабинеры... И армия... - говорили одни.

- Подумаешь, армия! - возражали другие. - Кто знает, как поведут себя войска в решительный момент? Если им дадут приказ открыть огонь, выполнят ли они его, станут ли стрелять?

- Я как раз говорил позавчера с генералом Де Маттеисом. Он ручается за высокий моральный дух армии. Вот только оружие не совсем подходит...

- Не подходит? Для чего?..

- Для операций по охране общественного порядка... Тут надо бы больше гранат со слезоточивым газом... И еще он говорит, что в подобных случаях нет ничего лучше конницы... Вреда она практически не наносит, а эффект потрясающий... Но где ее теперь возьмешь, эту конницу?..

- Послушай, дорогуша, а не лучше ли разойтись по домам?

- По домам? Почему по домам? Думаешь, дома мы будем в большей безопасности?

- Ради бога, синьора, не надо преувеличивать. Ведь пока еще ничего не случилось... А если и случится, то не раньше чем завтра-послезавтра...

Когда это перевороты устраивались ночью?.. Все двери заперты... на улицах никого... Да для сил общественного порядка это было бы одно удовольствие!..

- Переворот? Боже милосердный, ты слышал, Беппе?.. Синьор утверждает, что будет переворот... Беппе, скажи, что нам делать?.. Ну, Беппе, очнись же наконец!.. Стоит как мумия!

- Вы заметили, в третьем акте в ложе "морцистов" уже никого не было?

- Ложа квестуры и префектуры тоже опустела, дорогой мой... Да и ложа военных... даже дамы ушли... Словно поднялись по тревоге...

- В префектуре тоже небось не спят... Там все известно... у правительства свои люди и среди "морцистов", даже в их периферийных организациях.

И так далее. Каждый в душе был бы счастлив оказаться сейчас дома.

Но и уйти никто не осмеливался. Все боялись остаться в одиночестве, боялись тишины, неизвестности, боялись лечь в постель и курить без сна, сигарету за сигаретой, ожидая первых криков в ночи. А здесь, среди знакомых людей, в кругу, далеком от политики, когда рядом столько важных персон, люди чувствовали себя почти что в безопасности, на заповедной территории, словно "Ла Скала" - не театр, а дипломатическая миссия. Да и можно ли было вообразить, что этот их устоявшийся, счастливый, аристократический, цивилизованный и такой еще прочный мир, населенный остроумными мужчинами и очаровательными, обожающими красивые вещи женщинами, вдруг, в мгновение ока будет сметен?

Чуть поодаль Теодоро Клисси, еще лет тридцать назад прозванный "итальянским Анатолем Франсом", моложавый, розовощекий, избалованный красавчик с седыми усами - непременным, хотя и давно вышедшим из моды атрибутом интеллектуала, - напустив на себя этакий светский цинизм, казавшийся ему признаком хорошего тона, со смаком описывал то, чего все так боялись.

- Первая фаза, - говорил он назидательно, отгибая пальцами правой руки большой палец на левой, как делают, обучая маленьких детей счету, - первая фаза: захват так называемых жизненно важных центров города... И дай бог, чтобы они еще не преуспели в этом. - Тут он, смеясь, взглянул на свои ручные часы. - Вторая фаза, дамы и господа, - устранение враждебно настроенных элементов.

- О боже! - вырвалось у Мариу, жены финансиста Габриэлли. - Мои малыши дома одни!

- Малыши тут ни при чем, уважаемая, и бояться за них не надо.

Идет охота на крупную дичь: никаких детей, только взрослые и вполне развитые особи! - Клисси первый засмеялся своей шутке.