Владимир Булат - Лишь бы не было войны

- Да, я знаю...

- А то, что Сталин вернул нам браки, воскресенья, что он спас названия наших русских городов, которые троцкисты в двадцатые годы хотели просто пронумеровать? Да, да, называть по номерам!

- Я знаю это, да.

Священник был несколько удивлен моей осведомленностью.

- Сталин был консерватором, - продолжал я. - Идеалом государственного устройства для него была Российская империя прошлого века. И вся его деятельность - это неуклонная реставрация дореволюционных порядков.

- Да, скорее всего, вы правы, Вальдемар.

На перроне, как и в сороковые годы, проверяли документы. Комсомольская площадь, где встречались приезжие из Казани, Ленинграда и Ярославля, была запружена народом. Уже темнело, и я заторопился в недорогую привокзальную гостиницу. Я бывал в Москве всего два раза в жизни, и мне не нравился этот город.

Стоя в длинной и малоподвижной очереди в регистраторскую в холле гостиницы, я смотрел по телевизору юморину "Выбор Веры".

Вначале на эстраду вышел не то вавилонский маг, не то индусский махатма. Он воскликнул:

- Кара-бурзу-бурзу! - и тут же пояснил. - Кто понял, тот познал шестую истину третьего уровня.

Потом появился баптистский проповедник с дебильно-детским выражением лица:

- Дорогой друг, открой свое сердце Иисусу и купи акции Иисуса. Всем известно, что акции такой великой компании, как "Дженерал моторс", дают прибыль не более десяти процентов. Десяти процентов! Но я верю, дорогой брат, что акции Иисуса дадут тебе прибыль в тысячу процентов! Подумай: тысяча процентов в Иисусе!

Последним шел под соответствующую мелодию раввин с куриными перьями в пейсах.

- Так это же Степка из Виленского юденблока! - крикнул кто-то из выборщиков. - Как вы там, Степка, живете?

- Плохо нам, евреям: в воскресенье работай, свининку не ешь...

- А ты, может, еще и не пьешь?

- А где это в Заповедях сказано: "Не пей"?

Едва я с усталым удовольствием откинулся на спинку кресла в одноместном уютном номере и протянул руку к лежащему на столике рядом журналу "Вокруг света", в дверь постучали.

Имея во всех стратегических пунктах Европейской части СССР многочисленных родственников, я никогда не пользовался гостиницами и не знал, что следовало делать в этом случае. Я сказал первое, что пришло на ум:

- Да, да! - ожидая, что в номер ворвется банда грабителей, или запустят гремучую змею.

Вошла девушка в длиннополом черном плаще (я вообще заметил в советской моде тенденцию к длинным женским подолам, что, правда, было лишь перепевом германских мод под влиянием бургундца-Кардена) и с маленьким дорожным чемоданчиком в светлых тонах:

- Здравствуйте. Я хочу с вами познакомиться.

- У меня нет денег, - пожал я плечами и не соврал (завтра Вальдемар должен был переслать мне аванс в Москву до востребования).

- Что вы? - она вскинула брови. - Не думайте обо мне так. Я приехала одним с вами поездом (в соседнем купе), и у меня нет знакомых в этом городе... Я так и буду стоять?

- Нет, нет! садитесь, - я даже привстал. - Как вас зовут?

- У меня очень экзотическое имя - Инда, - она повесила свой длиннополый плащ в шкаф и села в кресло напротив.

- В тебе... давай уж на ты... в тебе есть что-то восточное.

- Да, моя мама - крымская татарка.

- А меня зовут Вальдемар, - я протянул руку. - Будем знакомы.

- Ты - немец?

- Полунемец-полуукраинец.

- И что же вы, герр, и вы, пан, будете есть на ужин? - она явно кокетничала.

Я заходил по номеру. Хрестоматийного звонка, которым вызывается прислуга, в советских гостиницах нет.

- Здесь даже умывальника приличного нет! - я спустился на первый этаж и заказал в буфете. - Пожалуйста, две порции бифштексов, сыр, два салата, да вот этих, из помидоров, только покраснее, и бутылку сухого.

- "Золото Рейна"?

- Да, да.

- Обслуживающий персонал как всегда на высоте? - сыронизировала Инда, когда я вернулся в номер в ожидании заказа.

Через четверть часа мы ужинали. Умывальника в номере не было, но зато между платяным шкафом и кроватью с бледно-зеленым покрывалом стоял старый громоздкий пропыленный радиоприемник, настроенный кем-то на берлинскую волну. Когда я включил его, тишину номера наполнила "Девятая симфония" Бетховена в исполнении Берлинского филармонического оркестра под управлением Герберта фон Караяна - об этом сообщила лаконичная дикторша.

- Ты учишься? - неожиданно спросила моя гостья.

- Да, студент философского факультета ЛГУ.

- А я - натурщица, - призналась девушка, - да, да, натурщица. Все вы любите разглядывать прекрасных женщин на полотнах великих художников, а забываете, что для удовлетворения ваших эстетических потребностей нужны мы часами просиживающие в холодных мастерских, стуча зубами.

- Да, об этом мы и не задумываемся, - я убавил громкость радиоприемника.

- У меня рекомендательное письмо к Глазунову. Но сейчас поздно и холодно...

- Ты мне очень нравишься, - произнес я, трогая ее плечо, - не знаю пока за что, но нравишься...

- А ты торопишься жить. Сколько тебе?

- Двадцать два.

- Я тебя старше, - она прищурилась. - На четыре года.

- Однако!.. Честно говоря, когда ты вошла, я дал тебе не больше пятнадцати.

- Странно это. Я ведь родилась в Талды-Кургане. Нас туда мерзавец-Сталин забросил. Какие там жуткие морозы! У меня сестренка маленькая умерла от воспаления легких, - на ее глазах блеснули слезы.

Я обнял ее и погладил по плечу, потом по щеке. У нее уже слипались глаза.

- Все, пора спать, - поднялся я.

Я долго целовал ее, хрупкую и легконогую. Она, казалось, была создана утолять жажду не хуже Бахчисарайского фонтана. Зеленоватый ночник освещал наши головы, прильнувшие друг к другу на одной подушке. А полуприглушенное радио убаюкивающе шушукало на той же берлинской волне:

На Рейн, на Рейн, на наш немецкий Рейн,

Кто стражем хочет стать реки!

Я не был в этом мире фантомом. Я действительно существовал. Я занимал закономерную клеточку бытия. В этом заключался мой ключевой эксперимент, который я, пользуясь случаем, поставил в московской гостинице. Но как только я убедился в реальности моего существования здесь, сразу же зародилось и созрело ощущение того, что я видел свое двадцатидвухлетнее существование в "моем мире" во сне.

АВЕНТЮРА ДЕСЯТАЯ,

в которой я совершаю паломничество в прошлое и будущее одновременно.

Коммунизм - это высокоорганизованное общество свободных и сознательных тружеников.

Краткий политический словарь.

От Москвы мой путь пролегал дальше на юг. Через Тулу, через Орел, через полуночные Курск и Белгород, пересеча незаметно для спящих пассажиров условную линию, разделяющую российские и украинские области, через туманно-утренний Харьков (где на вокзале я купил свежий номер "Перца"); наконец, разъезд Синельниково направил экспресс по последнему семидесятикилометровому отрезку пути - в Запорожье. Я ступил на перрон в половине одиннадцатого утра восемнадцатого мая в субботу. Я не был здесь уже четырнадцать лет. Моя поклажа, как обычно, ограничивалась скромным чемоданом и фотоаппаратом в рифленом футляре. Расписание электричек обещало мне длительное сидение в переполненном зале ожидания, и я отправился побродить по городу. Очень скоро я нашел длиннейшую в мире улицу Мира, на которой родился (я имею в виду местонахождение роддома) - она разместила на своих четной и нечетной сторонах все архитектурные стили российской провинции от доходных домов времен Александра III до позднебрежневских железобетонок. Естественно, и здесь господствовал имперский стиль, разбавленный пятиэтажками и новейшими еще строящимися домами из мелкого оранжевого кирпича, в которых проглядывало что-то средневековое. Как всех своих путешествиях, я приобрел в киоске карту Запорожья и долго изучал ее уже на вокзале, закусывая мороженным в форме факелов.