Михаил Ахманов - Пятая скрижаль Кинара [=Принц вечности]

– А мы услышим его на плоту, воины, если поторопимся.

Дженнак кивнул, прислушиваясь, как Ирасса на бритском втолковывает Амаду, что если бы были у них не ламы, эти шерстяные недомерки с гусиными шеями, а быстроногие скакуны, то весь путь занял бы полтора кольца или еще меньшее время. А так придется им плестись пешком, и этот способ недостоин светлого лорда и славных воинов, которым - видит Куул! - положено странствовать по земле на конях с серебристыми гривами и огненными очами. Амад, как истый кочевник и ценитель лошадей, одобрительно хмыкал и поддакивал, но когда Ирасса принялся насмехаться над Чаагом Чу, над его важным видом и белыми длинными одеждами, не подобающими мужчине, сказитель заявил, что у каждого народа свой обычай, и хоть арсоланцы не ездят на скакунах и одеваются с пышностью, зато головы у них на месте. Головы, а не задницы! И это всякому ясно - всякому, кто поглядит на огромный мост, переброшенный над проливом, и эту дорогу, озаренную колдовскими огнями. Ирасса, в свой черед, возразил, что в Бритайе и мосты умеют строить, и ездить по ним на лошадях, и путь освещать факелами, и выходит, что страна его ничем не уступает Арсолане; но вот таких разряженых петухов, как этот Чак Чик, в ней не водится, а коли бы завелся хоть один, так его непременно утопили бы в бочке с пивом. Он еще долго пересчитывал кости арсоланцу - видно, не мог простить посягательств на свою бороду, и того, что Чааг Чу назвал его дикарем.

Тьма сгустилась, и надписи вдоль тянувшейся на запад дороги засияли отражением небесных светил. Свежий воздух, пахнувший морем и нагретыми скалами, вливался в грудь Дженнака, и в этих ароматах чувствовал он знакомые запахи Серанны, не столь уж далекой, лежавшей где-то на севере, за островами кейтабцев. Но там еще были магнолии, огромные древние деревья с белоснежными цветами, чей запах плыл над городом, окутывал башни дворца, струился над теплыми песками и трактом Белых Камней… Жаль, что в Лимучати их нет!

У стен родного хогана цветы благоухают слаще, сказал себе Дженнак и повернулся к шагавшему рядом Чаагу Чу.

– Эти воины, что шли в Лимучати - их было не меньше трех тысяч, а? Шесть полных санр… И с таким снаряжением, что под силу им и обороняться, и наступать… На кого же?

Стоящий За Спиной Владыки неопределенно повел плечами. Наверняка он знал ответ, ибо его ранг советника был выше, чем у Глаз, Ушей и Рук Сагамора, как именовались в Арсолане чиновники, следившие за соблюдением законов, лазутчики и войсковые командиры. Но Чааг Чу, коснувшись блестевшего на груди ожерелья, лишь вымолвил:

– Кому известны намерения премудрого Сына Солнца? Возможно, он считает, что мост в Лимучати надо охранять получше, а заодно и гавань, и весь город. Теперь, когда тасситы вышли к морю… к нашему морю…

Внезапно Дженнак понял. Нашим морем - или Тем Морем, в отличие от Этого, Ринкаса и Бескрайних Вод - для арсоланцев являлся лежавший на западе океан. И в его просторах у них не было соперников, ибо полуварварские княжества Шочи-ту-ах-чилат оставались слабыми и разобщенными, а пролив, разделявший Срединные Земли, был недоступен для кораблей. Никто не сумел бы посягнуть на арсоланские владения, огражденные морем и горами, да и за горами, на востоке, не имелось ничего опасного - лишь слабый Сиркул, миролюбивая Ренига, и дебри Р'Рарды, населенные сотней дикарских племен. Другое дело Одиссар, окруженный с суши тремя Великими Очагами, из коих два, Коатль и Мейтасса, представляли вечную угрозу!

Но теперь, когда тасситам подвластен западный берег, и все портовые города, и корабли, стоявшие в тех гаванях - теперь ситуация изменилась. Арсолана могла ждать нашествия с моря и со стороны Перешейка, чьи болотистые леса и горы больше не являлись препятствием для степных всадников, ибо кто же станет блуждать в незнакомых горах, если можно обогнуть их на корабле?

Еще одну опасность представлял Ах-Шират, так как его накомам все тропы на Перешейке были отлично известны, а в самом Коатле имелись превосходные дороги, столь же прямые и протяженные, как в Арсолане и Одиссаре. Значит, степные орды могли двинуться и по ним, да еще подкрепленные атлийской пехотой. Если позволит Ах-Шират… если захочет объединиться с северным соседом… если рискнут они, нарушив божественный завет, начать великую войну… и если первой жертвой в ней сделается не на воинственный Одиссар, а мирная земля Арсоланы…

Эти соображения молниеносной вспышкой пронеслись у Дженнака в голове, а в следущий миг он почувствовал поднимавшийся к сердцу холод. Теперь он знал, зачем понадобился премудрому Чантару; оставалось лишь сообразить, чем не устраивал его Джиллор. Ведь он, Дженнак, всего лишь плод, опавший с божественного древа и откатившийся столь далеко, что в землю ту и соколу не добраться… Зачем же нужен сахем Бритайи, когда здесь, поблизости, за водами Ринкаса, есть великий наком и властитель Джиллор, ахау в белых перьях, чей клинок наточен за много дней за битвы?

Этого Дженнак понять не мог и потому решил не предаваться бесплодным размышлениям. Запустив пальцы в теплую мягкую шерсть ламы и приноравливаясь к мерному шагу животного, он прикрыл глаза, желая приникнуть сквозь завесу Чак Мооль. Сейчас он не пытался вызвать картины грядущего, подвластные лишь богам; он хотел обратиться мыслью к настоящему, воспринять слабый ток намерений и чувств, излучаемых определенными людьми, теми, кто думал о нем, или кого он мог представить, но, разумеется, не в телесном обличье, а как некую мыслящую и чувствующую сущность. Этот талант к дальновидению, отчасти дарованный свыше, был укреплен уроками Унгир-Брена в те годы, когда Дженнак странствовал между Серанной и Тайонелом, исполняя свою миротворческую миссию. Но способности кинну, даже в соединении с магией кентиога, не позволяли излагать чужие раздумья словами; он ощущал лишь отзвук мыслей, как бы призрачное эхо человеческого голоса, многократно отраженного от десятка преград. Но и по эху можно судить, был ли кричавший в ярости, испытывал ли страх или звал на помощь…

Что касается Че Чантара, то он просто ждал - ждал в полном спокойствии, как надлежит самому мудрому и самому старому человеку на всем свете. Чали, лесная пчелка, тоже была спокойна, а вот Чолла волновалась, но причин ее тревоги, за дальностью расстояния, Дженнак ощутить не сумел, зато почувствовал явное торжество в мыслях Ах-Ширата и твердую уверенность и мощь, исходившие от Джиллора. Странно, но Ко'ко'нату ему отыскать не удалось, словно тот находился где-нибудь в Дальней Риканне, заслоненный всей толщей земного сфероида, или вообще не думал ни о чем - что было, разумеется, невозможно. Оставив бесплодные поиски, Дженнак скользнул мыслью к Кейтабу, к острову Йамейн, и ощутил неизбывное горе О'Тиги, возвратившегося из Хайана. Тосковал кейтабец по мешкам с серебром, которые, по воле грозного сахема, были переправлены в одиссарскую казну; тосковал и клялся, что ветры моря Чати больше не вздуют его парусов.