Сергей Беляев - Радиомозг

Юноша вытянул руки вперед, словно пощупал пальцами солнечные лучи, которые золотыми бечевочками спускались от солнца к заснеженной земле.

– Я все время помнил вас, – сказал юноша Илоне и не опустил рук, а прямо взглянул ей в порозовевшее лицо. – Я играл тогда, а вы прошли мимо, только и всего… Но я это помню… В вас, мне кажется, есть что-то музыкальное.

– Наденьте вашу любимую кепку, – прервала юношу Илона. – Вы очень хорошо умеете знакомиться… с девушками. Это у вас тоже… что-то музыкальное.

– Вы смеетесь – o6идeлся юноша.

Илона не ответила ничего. Она смотрела, мимо юноши, туда, к даче. Закутанная фигура тети Глафы вышла на кухонное крылечко и помахала рукой – Илона догадалась, что это готов завтрак.

– Меня зовут… Прощайте… Я должна идти.

Один маленький неверный шаг – и Илона вскрикнула. Перешагнула какую-то ничтожную черту, и уже нога соскользнула с плотного настила дороги в рыхлый проваливающийся снег.

– Ага… утонули?

Юноша ухватился за тонкие простертые к нему руки Илоны и сильным движением вытянул ее на твердую дорогу. С размаху, а может быть, юноша нарочно так сделал, но Илона налетела на фигуру юноши и на крошечную секунду как-то прильнула к нему. Это был миг, но это было. Крепкой рукой придержал юноша Илону, на мгновение они были близко-близко друг от друга, и пряди коснулись щеки. Илона оторвалась от юноши.

– Ой!

– Полные ботинки, – засмеялся юноша.

– Я всю зиму проболела. Только что стала на воздух выходить. И мне опять простуживаться?

Юноша указал на дачку.

– Вы здесь живете?

– Да… С отцом и тетей Глафой.

– Разрешите, я провожу вас? – Юноша склонился к Илоне в почтительном полупоклоне. – Вы, сейчас побледнели… Вы устали?

Илона созналась тихо, как виноватая:

– Да. Я устала… Небольшая слабость… И внезапная головная боль. Это бывает еще со мной, но реже… А во время болезни было ужасно.

Юноша осторожно взял Илону под руку.

– Вы позволите?

– Пожалуйста… Я обопрусь на вашу руку локтем… Ничего?

Они подошли к дачной калитке и остановились проститься.

– Вот я и дома… – Илона запнулась: она не знала, как назвать своего нового знакомого. Юноша словно догадался.

– Меня зовут Михаил.

– Вы – музыкант? – быстро спросила Илона.

Синие глаза юноши вспыхнули.

– А я похож на музыканта? Нет. Я работаю на заводе. Помощником мастера… Впрочем, да… Я играю… на домре… Вообще на струнных… Я теорию музыки немного знаю… Учусь.

– Это интересно. И музыке учитесь, и на заводе работаете… На каком заводе?

Юноша кивнул головой по направлению к тропе, за которой крошечной пуговкой торчала верхушка заводской трубы.

– Вот там наш «Красный химик»… Только теперь от химии там мало что осталось… На физику налегаем и на точную механику.

Илона посмотрела туда, куда показывал юноша.

– Вы работаете на том заводе? Но вы совсем не похожи на рабочего.

Беловолосые пряди будто сами собой закрутились у края кепки юноши, и синие глаза его потемнели.

– Я не понимаю вас… Когда я стою у станка, когда я полирую экраны, когда я вожусь с паяльниками и у меня руки в копоти и ржавчине… ну, я тогда рабочий… Но сегодня – день отдыха, я побрился, умылся, иду побродить по свежему воздуху, с вами вот познакомился… Я и сейчас – рабочий… Вот и надо, я думаю, чтоб наши рабочие вне работы никогда и ничем не напоминали прежнего, дореволюционного, эксплуатируемого рабочего… Мне рассказывал отец про прежнее житье-бытье у хозяйчиков… У рабочего раньше не было ни праздников, ни будней, а тянулась сплошная тягучка серых, каторжных дней. Ни одежи, ни обужи, как тогда говорилось. Отец у меня рабочий, все на своей жизни претерпел.

Илона потихоньку дотронулась до его руки.

– Михаил… Я не хотела вас обидеть. Что это вы наговорили?

– Да так, разволновался. Вы, можно сказать, в самую главную струнку ущипнули. – Он сдвинул кепку на затылок. – Мы к чему стремимся? На работе рабочий – ну так на работе, с внешнего вида нечего спрашивать. А в свободный день пусть он и вздохнет отдыхаючи, и приоденется чистенько, принарядится, погуляет.

Юноша оборвал сам свои слова.

– Впрочем, что это я разговорился? Вам и неинтересно.

Илона протянула ему руку.

– До свидания, Михаил.

Тот задержал руку Илоны в своей и чуть пожал.

– Как смешно, когда вы зовете меня Михаилом… Вы не русская?

– Я долго воспитывалась за границей.

– А отец ваш?

– Он из обрусевших французов… Профессор Толье… Не слыхали?

– Не слыхал… Толье? Нет. А меня вы зовите Мишуткой… Меня все так зовут… И вы зовите.

– Мишутка? – Илона засмеялась. – Но это уменьшительное от Михаил… И так только медвежат зовут, правда?

– И меня зовут, – сказал Мишутка. – Мама говорит, что я маленький был похож на медвежонка. Это вы верно заметили…

Илона высвободила руку из руки Мишутки.

– Я не люблю когда мне так жмут руку. Мне больно.

– Я больше не буду. Простите меня, – смутился Мишутка.

– Не надо делать ничего такого, в чем бы приходилось просить прощения, – раздался сзади них тихий старческий голос.

– Отец, – обернулась Илона.

Сухой, гладко выбритый старик, в теплом пальто и в нансеновской пушистой шапке, стоял, опираясь на трость, сзади калитки и равнодушно смотрел поверх Мишутки в небо.

– Профессор? – Мишутка вежливо, но с достоинством поклонился.

Профессор на это не обратил внимания и сказал словно для себя, ни к кому не обращаясь:

– Надо идти домой. Завтрак остыл. Глафира сердится.

Он опять посмотрел на небо. Солнце спешило закатываться за рощу. Над его красноватым диском плыли тонкие слойки облачков. Мишутка тоже посмотрел на них, как и профессор, и сказал:

– Завтра будет ветер.

– И понижение температуры, – добавил профессор. ? Илона. Простись с кавалером, который, как медведь, ломает руки дамам, и иди домой.

Он повернулся к даче и засвистал себе под нос.

– Это ваш отец? – спросил было Мишутка Илону, но не дождался ответа, а прислушался к насвистыванию удалявшегося профессора.

В голове Мишутки пулей промчалось:

«Черт возьми… Ведь это тот самый мотив… Фа-ре-ля-си-ми… Мы с Оскаром Карловичем слышали… В лаборатории…»

Илона пошла за отцом. Что ей сказал Мишутка на прощанье, он не помнил. Он только снял кепку и несколько раз потер ладонью по вспотевшим волосам. Потом сразу о чем-то догадался, обернулся к даче. Профессора с Илоной в садике не было. Мишутка посмотрел на рощу, за которую пряталось зимнее солнце. Сквозь переплет березок виднелись дальние строения завода с пуговкой трубы. Мишутка осторожно вынул компас и посмотрел на него, потом на трубу завода и хорошо чертыхнулся.

– Как раз семьдесят четыре градуса. Есть, капитан.