Антон Мякшев - Тринадцатое Поле

«Скорее – акула, – нервно хихикнул кто-то у меня в голове. – Интересно, а акулье бешенство излечимо? А паучье?..»

Надо успокоиться. Успокоиться. Нет уж, лучше сразу домой, а уж оттуда вызову «скорую». Вот так. А сейчас необходимо наложить повязку.

Я стащил с себя плащ, задрал футболку – и неожиданно вздрогнул.

Бинтов на мне не было. Более того, на груди не было даже царапины. Тупо я шарил глазами вокруг, пока не наткнулся взглядом на плащ. Доисторическая рвань фабрики «Большевичка» превратилась в длинный балахон какой-то грубой ткани, сшитый не нитками, а тонкими шнурками. Исчезли карманы, воротник, хлястик и лямки для пояса. Зато появился капюшон. Я цапнул себя за грудь. И футболка, красная футболка Макса, была уже не футболка, а короткая рубаха без рукавов, тоже, впрочем, красная. Джинсы преобразились в кожаные штаны, удерживаемые вместо ремня толстой веревкой. Единственное, что меньше всего изменилось, – это ботинки. Точнее, один ботинок на нетронутой тварью ноге. Он так и остался ботинком, правда, без шнуровки и цельным, словно низкий сапог. Дешевый кожзаменитель (это было видно с первого взгляда) сменился на самую настоящую кожу, толстую и дурно выделанную.

В страхе я схватился за левое плечо. Слава богу, ворон на месте. Если б не татуировка, я бы начал сомневаться: я – в самом деле я или кто-то другой?

«Не думай об этом. Перевяжи рану и начинай наконец линять отсюда».

Шнурки, при помощи которых был сшит балахон, оказались очень крепкими. Куда крепче ниток. Я с большим трудом, действуя в основном зубами, оторвал один рукав, бережно обмотал им ступню, предварительно присыпав рану рыжим песком. Где-то я слышал, что таким образом можно предотвратить заражение. О том, какими еще свойствами, помимо возможных антисептических, обладает местный песок, я старался не думать. Повязка держалась плохо, к тому же грубая ткань сорвала запекшуюся корочку, и снова пошла кровь. Пришлось опять посыпать рану песком (кровь довольно скоро перестала сочиться) и отгрызть второй рукав плаща. Дело пошло быстрее, и минут через пятнадцать на ступне образовалась вполне сносная повязка, заменявшая, кстати, и обувь.

Я поднялся, ступил раз и другой. И пошел к колодцу. Шел я очень медленно. Левой ногой я ступал на носок, пальцы сразу устали и заныли, руки сами собой искали какую-нибудь опору вроде костыля.

Выйти из Поля можно только в том месте, через которое входил.

Небо стало светлеть. Я приблизился к колодцу, заглянул в него и тут же шлепнулся на задницу – не столько из-за того, что хромое ковыляние вымотало из меня последние силы, сколько пораженный тем, что увидел.

Колодезная стенка, которую я не мог разглядеть с той стороны, откуда шел, развалилась. Каменные осколки наполняли колодец вперемешку с уже застывшими телами черных тварей. Твари были мертвы, и я совершенно не помнил, как это произошло.

Но эта мысль пришла третьей. А вторая была: выход закрыт. Мне не удастся спуститься в подземелье.

А первая: выйти из Поля можно только в том месте, через которое входил.

И настало утро. В поисках другого входа в подземелье я блуждал в развалинах долго, бесчисленное количество раз усаживаясь отдохнуть. Впрочем, «усаживаться» – не то слово. Садиться я еще не приноровился. Когда приходило время успокоить боль, в конце каждого короткого перехода раскаленным кинжалом кромсавшую ступню, я попросту падал назад, задрав левую ногу, чтобы не повредить ее ударом о землю.

Входа не было. Каменные груды развалин возвышались безжизненными скалами. Меж ними выл на разные голоса ветер, шелестел песок. То тут, то там встречались металлические и деревянные обломки – разбитое оружие. Больше всего было мечей различных конфигураций – от кривых и коротких до поистине огромных, размерами и формой напоминающих доски для серфинга. Реже попадались наконечники копий, стрел, сломанные топоры; один раз я наткнулся на шар «утренней звезды», шипастой головой выглядывавший из песка. Я выбрал себе тонкий и острый на вид копейный наконечник, вдетый на коротко срубленную палку. «Можно как нож использовать», – решил я и закрепил наконечник на веревке, поддерживающей штаны. На всякий случай.

Я вернулся к заваленному колодцу и сел, прислонившись спиной к холодному камню стенки. Небо, светло-синее и холодное, цепко держало в зените большое оранжевое солнце. Вокруг – на много километров – тихонько гудела ветром пустота. Песок слабо искрился под солнечным светом. Я вдруг поймал себя на мысли о том, что впервые вижу перед собой такое огромное и совершенно пустынное пространство.

Очень хотелось пить. Во рту после рвоты было кисло, в голове шумело, а рана на ступне разошлась не на шутку. Я, не отрываясь и не щурясь, смотрел на тусклое солнце. Обессилевшее тело отчаялось найти выход, но разум еще не сдавался.

«Вот подлость, – ворошил я в мозгу одну и ту же мысль, – в первый раз в Поле испугался так, что умудрился прорвать обе реальности. И вернулся. Макс говорил об опасности подобных вещей, говорил, что такого еще не бывало. Но я ведь смог. Правда, тогда я только заглянул в Поле, а не вошел в него полностью. И вообще, может, это не я такое сотворил… А сейчас? Страх… сильнейшая из всех эмоций – так говорил Макс. Страх… Вполне вероятно, что тогда я вернулся благодаря страху, а сейчас…»

За моей спиной безмолвно стыли сотни трупов, забивших колодец. Кто убил их? Или – что? Может быть, по правилам этого мира им нельзя покидать подземелье? Может быть, они, как сказочные тролли, превращаются в камень с первым лучом солнца, погибают, если их коснется дыхание открытого воздуха? Или это часть плана воинов Мертвого Дома? Зачем им это нужно? Гадать можно было до бесконечности.

На поверхности солнца появились две крохотных точки. Еще одна. И еще одна. Четыре точки расположились на одной линии на фоне оранжевого шара. Если присмотреться, то можно понять, что они увеличиваются – медленно-медленно, очень медленно, но все же быстрее, чем движется минутная стрелка на часах.

«Галлюцинирую?» – вяло удивился я. И продолжал смотреть.

Минут через пять я почувствовал, что изменения в пейзаже меня взволновали. А еще через полчаса точки приобрели вполне определенные, но пока с трудом узнаваемые очертания.

Птицы… Я смог разобрать, что это птицы на таком расстоянии. Значит, это очень большие птицы. Чудовищно огромные. Они приближаются. И, кажется…

И, кажется, у каждой по две головы.

Я нашел в себе силы усмехнуться. Кто и когда их придумал? Какой-то патриот, фанат отечественного триколора и двуглавого монархического орла? Бред какой…

Четыре гигантские птицы. Они приближаются.

Нет, у них не по две головы. Просто на шее у каждой кто-то сидит. Человек? Да, человек. Или нечто очень похожее на человека.