Фрэнк Герберт - Белая чума

Жену О'Нейла звали Мери. И теперь, если это был О'Нейл, он называл себя просто – Безумец.

В Джоне Рое О'Нейле медленно накапливались изменения. Иногда его неожиданно бросало в дрожь, сердце колотилось, пот выступал по всему телу. В таких случаях он задумывался о старой вере в одержимость. Это было похоже на то, будто иная личность овладевала его телом и нервами.

Много позднее Джон достиг личной согласованности с этим Другим, ощущая даже близость и тождественность с ним. Он думал тогда об этом, как о частичном результате своих собственных усилий, частично как о чем-то, восставшем из первобытной тьмы, создании, специально предназначенном для мести. Конечно, его Старая Личность и не помышляла о подобном поступке. Доброжелательный учитель ни на мгновение не мог бы задуматься над подобным планом. Другой должен был стать первым.

По мере прогрессирования изменений он начал думать о себе как о воплощенной Немезиде. Эта Немезида была порождена кровавым прошлым Ирландии, предательствами и убийствами, и даже несла с собой воздаяние за уничтожение кельтами первых людей, обитавших в Ирландии до того, как туда хлынули волны захватчиков из Британии и с континента. Джон тогда рассматривал себя в качестве воплощения всех накопленных обид, пережитых кем бы то ни было в Ирландии. Это был глас Немезиды:

– Довольно! Хватит!

Но Другой спрашивал:

– А почему Ирландия одна должна отвечать за все?

Террористов, убивших Мери и двойняшек, обучили и вооружили в Ливии. И в общей грязи была и грязная рука Англии – восемь сотен лет циничного угнетения – «Ирландия, нечистая совесть английского правящего класса».

По мере того как эти изменения укреплялись в избранном им направлении, Джон замечал удивительные перемены своего внешнего облика. Прежний пухлый человек подтянулся, став стройным нервным мужчиной, избегавшим старых друзей, отказывающимся отвечать на телефонные звонки и пренебрегавшим встречами. Поначалу люди делали скидки: «Ужасный шок от такой трагедии…» Фонд, пославший его в Ирландию, предоставил ему непрошеную отсрочку проекта, спросив в вежливом письме, не желает ли он передать его другому исследователю. Факультет продлил его отпуск. Макс Дани, управлявший семейной аптекой, принял на себя побольше деловых обязанностей и сказал Джону, чтобы тот не беспокоился ни о чем, кроме приведения своей жизни в норму.

Джон едва отметил мимоходом все эти вещи. Внутреннее изменение превратилось для него в навязчивую идею. Потом одним субботним утром он посмотрел на себя в зеркало ванной комнаты и понял, что ему следует действовать. Мери с двойняшками уже четыре месяца как умерли и похоронены. Другой был теперь в нем силен – новое лицо, новая личность. Джон стоял в верхней ванной дома, купленного им и Мери, когда они впервые узнали про ее беременность. Через открытое окно до него доносились звуки старого университетского городка. В воздухе пахло дождем, но прогноз на следующие две недели предсказывал «более теплую, чем обычно» погоду. Джону было слышно, как на улице мистер Нери заводит свою мощную косилку. Мимо протренькал звонок велосипеда. Дети кричали по дороге в парк. Был уже сентябрь – Джон это знал. И он помнил, как Кевин и Мейрид кричали, играя во дворе.

Нери выключил свою косилку. Он был одним из самых настойчивых посетителей. «Бедняга, скоро от вас только кожа да кости останутся!» Но у мистера Нери была младшая сестра, незамужняя и жаждущая иметь семью. На круглом лице мистера Нери проступал облик свахи.

Джон наклонился ближе к зеркалу и внимательно посмотрел на себя. Изменения… не то чтобы совсем чужак, но чужой. «У них не будет ни одной фотографии этого лица», – подумал он. Но они сделают рисунки и распространят их повсюду. В этот момент, все еще держа эту мысль в голове, Джон знал, что собирается сделать это, знал, что способен на это и непременно сделает. Тот вопль на Сент-Стефенс Грин что-то привел в движение, словно медленное начало лавины. «Значит, пускай это произойдет», – подумал он.

Этим утром Джон выставил свой дом на продажу, и, поскольку собственность рядом с колледжем была нарасхват, он через две недели продал его «милому молодому ассистенту профессора», как назвала его женщина – агент по продаже недвижимости. Все эти люди для Джона словно персонажи из сна. Его мысли были заняты тем, что нужно было делать. «Милый молодой ассистент профессора» захотел узнать, когда доктор О'Нейл вернется на свой пост на факультете.

«Мы слышали о вашей трагедии, конечно, и мы понимаем, почему вы продаете дом – все это воспоминания».

«Ничего он не понимает», – подумал Джон.

Но сделка эта принесла ему сто восемьдесят восемь тысяч долларов чистой прибыли.

Женщина, агент по продаже недвижимости, постаралась рассказать Джону о его выгодном помещении капитала и потрудилась продать ему «намного лучшее капиталовложение чуть дальше отсюда, но на участке, что непременно разительно поднимется в цене в течение последующих десяти лет».

Он соврал ей, сказав, что его поверенные уже занимаются этой проблемой.

Содержимое дома, на удивление, принесло шестьдесят две тысячи долларов, но, кроме того, отец Мери оставил ей кое-какие ценные старые книги и две прекрасные картины. Ее фамильная мебель включала в себя несколько антикварных предметов, обстоятельство, о котором Джон ранее никогда не задумывался. Мебель всегда была лишь чем-то, заполняющим пространство в доме.

Фонд колледжа, куда они откладывали деньги для двойняшек, принес еще тридцать три тысячи долларов. От матери Джона была рента Мак-Карти, под которую банк ссудил ему пятьдесят шесть долларов. Их небольшой портфель акций принес двадцать восемь тысяч девятьсот долларов. Банковские счета, ради которых Мери так упорно трудилась, принесли тридцать одну тысячу четыреста пятьдесят два доллара. Почти тридцать тысяч осталось в гранте на ирландский проект, деньги, так и не переведенные им в Союзный Ирландский банк, хранящиеся в виде отдельного счета, одобренного фондом. Его жалованье, уменьшенное свободным от лекций годом, составило еще около шестнадцати тысяч.

Друзья и коллеги видели только поверхность этой деятельности, воспринимая ее как «добрый знак окончательного возвращения Джона в норму».

Наиболее деликатные моменты перемещений касались отношений с Внутренней таможенной службой и продажей аптеки, принадлежавшей семье его матери уже два поколения. Макс Данн сказал, что понимает возможное нежелание Джона афишировать продажу. «А кроме того, я бы хотел сохранить фамилию Мак-Карти над дверью». Данн выплатил из средств семьи семьдесят восемь тысяч и согласился на годичную отсрочку начала выплат на баланс – ни одну из них Джон и не намеревался собирать. Семьдесят восемь тысяч долларов – это было то, что он хотел. Наличными!