Виталий Сертаков - Пастухи вечности

У Фэйри со зверями договор. Мама так говорит. Когда я был малышом, я представлял договор в виде длинного растрепанного свитка, покрытого непонятными письменами. И в конце свитка, если развернуть, слева стоят подписи Отцов первых семей, а справа — оттиски звериных лап. Лет до семи я всерьез верил в сказочный договор и горько плакал, когда братья Дрю насмехались над моей верой. Но папа посадил меня на колени и сказал, что я зря горюю. Договор существует, и совсем неважно, что его нет на бумаге.

Договор существует с тех пор, как появились Фэйри. И самым важным в договоре было то, что и принесло потом гибель. Самыми важными были условия, на которые согласились все, кроме обычных людей.

Нельзя плодить себе подобных больше, чем это необходимо для поддержания рода.

Нельзя плодить себе подобных больше, чем это позволяют угодья и водоемы.

Нельзя плодить себе подобных больше, чем можешь воспитать в честных традициях.

Обычные сделали вид, что согласились, а затем принялись размножаться. И чем больше их становилось, тем меньше пространства они оставляли другим. Они плодились и бросали своих детей в голоде и болезнях. Они плодились, не задумываясь, хватит ли еды. Что касается воспитания в честных традициях… Дядя Эвальд говорит, что если ненависть к другим расам можно назвать устойчивой традицией, то с воспитанием детей у человечества все в порядке.

Несоблюдение договора привело к гибели миллионов неразумных, вроде редких птиц и бизонов, а также разумных, о которых уже никто и не вспоминал. Про них теперь придумывают компьютерные игры. И в этих играх Фэйри почти всегда — подлые злодеи. Это так странно, ведь на самом деле все происходило наоборот…

Дядя Эвальд сказал, что в третьей песне кобальтового Холма упоминается о трех расах разумных. Но песни Холма исполняются на древнем языке горных Фэйри; много слов понятных, но не все. Никто не может до конца понять песен, даже старики. Потому никто пока не может отыскать входы в святые Холмы…

Капризуля пошел не один. Я не спрашивал папу ни о чем. Он вернулся и уснул до утра, а мама заметила, что я не сплю, и поднялась посидеть со мной. Она потрогала мои уши и увидела, что я опять лежу на животе. Потому что волоски на спине поднялись дыбом и нестерпимо чесались. Мама спела мне несколько песен и сказала, что я очень быстро взрослею. Она была очень грустная в ту ночь, потому что умеет смотреть вперед…

Следующий день тянулся, как обойный клейстер, как засахарившийся сироп из разбитой банки. Только разбилась не банка, а кое-что поважнее, это точно, и разбилось навсегда. Отец уехал рано, а мне предстояло заниматься с двумя учителями. Я слушал их, точно сквозь шум водопада. Точно сотни тонн воды обрушивались на камни, отгораживая меня от мира. Сквозь водопад доносились звонки телефона. Папу искал Харрисон и другие, спрашивали, куда он делся, а мама отвечала, что он плохо себя чувствует и не может приехать. Они не справлялись без папы. Полиция продолжала поиск, но никто лучше него не мог подсказать, где искать следы. Мама не обманывала, отцу было ужасно плохо. Я знал это, потому что мне было плохо вместе с ним. Вместе с ним я совершил убийство. Спустя три года я могу произнести это слово.

Еще через пару суток местных мужчин перестали привлекать к прочесыванию леса, потому что нашли два трупа. В одном опознали того самого сумасшедшего маньяка, дважды попадавшегося за нанесение побоев. Голова мужчины лежала в сторонке, но его опознали по отпечаткам пальцев — левая рука сохранилась почти полностью.

А кем был второй садист, выяснить так и не удалось. Очевидно, он заметил опасность раньше своего дружка и пытался сбежать. Он пробежал почти сотню ярдов и по пути отстреливался, полиция нашла три пули. Если бы ему хватило смелости остановиться и не стрелять на бегу, возможно, он сумел бы получше прицелиться и протянул бы подольше. У него появился бы шанс добраться до дороги…

Но он не посмел остановиться. Сначала полицейская собака нашла его правую руку, оторванную по локоть. Человек был в таком ужасе, что продолжал убегать без руки, поливая траву кровью, как садовник поливает из шланга свои розочки на клумбах. Наверное, он все-таки попал в своих преследователей, потому что в траве обнаружили не только человеческую кровь.

Этого парня криминалисты не смогли идентифицировать; кажется, так это называется. Ни отпечатков пальцев, ни лица. Честно говоря, они не смогли даже по кусочкам собрать его череп. Наверное, он здорово разозлил тех, кто за ним гнался…

А вечером приехал новый полицейский босс, Робинс. Он приехал один и верхом, чем очень удивил и маму, и меня. Ни за что бы не смог представить его на лошади. Он ведь хищник, настоящий, коварный хищник. Разве можно представить тигра верхом на кобыле?

— Миссис Луазье! — Робинс приподнял фуражку и вытер потный лоб. — Мне показалось, что ваш супруг не очень-то приветствует чужие автомобили, я прав? Вот и колеи возле дома почти заросли…

Он был чертовски наблюдателен, этот стареющий охотник. Когда он соскочил на землю, я впервые заметил, что Робине очень маленького роста. Для обычного человека, разумеется. Поэтому его так порадовало, что существует кто-то еще ниже его, на кого он сможет глядеть свысока. Но это уже неважно, важно то, что он говорил. В дом его не приглашали, а он и не напрашивался. Отец вышел и встал у перил рядом с мамой, а Робинс топтался в пыли и глядел на них снизу вверх. Но его это, похоже, совершенно не огорчало, скорее наоборот. Я не сразу сообразил, что же его так радует, особенно в дни, когда вся округа не может оправиться от шока. А потом я понял.

Он нашел виноватых.

Не важно в чем, но виноватых. Казалось бы, преступление раскрыто, и он вполне мог переключить внимание на другие проблемы. В городке, на дискотеке, произошла очередная драка, и у кого-то угнали мотоцикл. Но такие люди, как Робинс, — они как клещи. Возможно, для полиции специально отбирают подобных типов. Он не мог спокойно существовать, если не чувствовал, что его боятся. У него болел живот, если окружающие не чувствовали себя преступниками. Я видел, как он ведет себя с подчиненными, — словно они все под подозрением. Он пил чужой страх, как любимый коктейль.

— Сейчас я здесь как частное лицо, — Робинс указал на свою гражданскую одежду. — Можно сказать, что дело закрыто, и вы оказали нам большую помощь. Однако у меня есть несколько вопросов. Вы не возражаете? — Он улыбнулся, как дикий кот, поймавший мышку.

— Пожалуйста, — сказала мама и взяла отца за руку.

— Весьма необычное поведение для медведей, не так ли?

Мои родители молчали.

— Теплое время года, полно корма… — Робине огляделся и присел на деревянный чурбан. — Я становлюсь натуралистом. Возможно, это какая-то форма бешенства? Возможно, следует провести облаву?