Юлий Буркин - Пятна грозы

Грозный генерал выстроил в столовой уйму людей — наряд по кухне, дежурного по столовой, начальника столовой, санинструктора, командира хозвзвода, зампотыла части и пр. — и мрачным требовательным басом спросил:

— Кто видел мышь?

Народ испуганно молчал.

Шеин стал еще мрачнее и еще багровее.

— Я спрашиваю: кто видел мышь?!

Пауза длилась минуты четыре, пока наконец не сдали подорванные алкоголем прапорщицкие нервы начальника столовой.

— Я видел, — выпалил он, предчувствуя беду.

— Ну и как она — большая? — спросил Шеин, слегка смягчившись.

— Да нет. Нормальная. — И прапорщик пальцами показал размер.

— Ясно, — сказал генерал весомо.

И удалился.

И все.

Хотя, если бы я, например, имел такую возможность — слетать на самолете за тридевять земель, чтобы узнать размер некоей дохлой мыши, я, возможно, поступал бы точно так же. Но в тот момент все это показалось мне по меньшей мере странным.

Ну, да, хватит, пожалуй, о наших боевых монстрах. Разминка окончена. Пора перейти к сути.

А что это за суть? Суть — это ты, Элли. Сегодня мне, пожалуй, сложнее, чем было семь лет назад. Тогда, фантазируя и мечтая, я отдавался без опаски волнам интуиции. И я был полностью свободен. Теперь же я вынужден писать с натуры. А тут — и опыт, и мастерство значат много больше, чем интуиция.

Я бы мог сказать себе: «Не обманывайся, Элли придумал ты; продолжай грезить и не беспокойся ни о чем. Та, с кого ты собираешься писать сейчас — живая женщина, она — совсем иное, ее и зовут-то по-другому…» Да, я мог бы так сказать себе. Так мне было бы проще. Но не ложь ли это? Как тогда быть с пятном на левой груди, которое ты называешь «родинкой»? Совпадение? Игра природы? Я готов был бы поверить в такую глупую вероятность, если бы женщины вокруг меня ходили хороводами и менялись еженощно. Но ведь это не так. Ведь я понял, что ты — Элли, только взглянув на тебя. Ты помнишь? Помнишь наш вечерний танец, «танец ломкой слюды» в окружении фосфоресцирующих стен крохотной комнатушки, не имеющей границ? Помнишь «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера», кричащий в межзвездное пространство о Люси с калейдоскопическими глазами? А стук соседа снизу? Жаждущего сна. И как ты удивлялась моей манере говорить с тобой вслух, к тебе не обращаясь (я привык так разговаривать с тобой задолго до нашей встречи); и как я был напуган и обрадован, но больше все-таки напуган, когда увидел это грозовое пятно…

А на улице был снег. Такой, как сегодня. Но я, не выдержав удушья, распахнул окно… и впервые увидел двух белых ангелов, расположившихся на заиндивевших ветках старого тополя напротив. И один из них плакал, другой же, смеясь, точнее, кудахча, успокаивал первого и пытался развеселить его шуткой. И не было больше ни суток, ни секунд. Были льняные покрывала вечера и изумрудное свечение безмерных стен. И я стал бессмертным; ты же оставалась столь юной, столь далекой от рубежа, что практически была бессмертной тоже… И было острое, как лук в глазах, ощущение невозможности удержать все это.

Невозможно?

Почти.

Хотя, в конце-то концов, любая сложность является таковой только при условии конечности нашего бытия. А конечно ли оно — бытие? Или что-то есть потом? За?

Но если поверить в это, придется поверить и в существование Его. Что Он вылепил нас из праха отсутствия чего-либо и из собственного желания…

А почему бы и нет? Ведь создал же я тебя. Я помню, как испугался я, осознав это.

А ты так и не поняла, отчего я вдруг стал другим, ведь ты не знала, что я — твой Он.

Где ты? Думаешь ли обо мне?

Возвращайся скорее, и я дам прочесть тебе этот кокетливый опус. Но ты, пожалуй, заявишь, что мое занудное умничание мешает тебе вволю посмеяться. Ведь ты — дитя удовольствия.

Что ж. Ладно. Специально для твоей забавы я снова отвлекусь и поведаю что-нибудь сугубо… сугубо… пусть так и будет — «сугубое».

Расскажу-ка я о своем вечном верном собрате Юрике. Во-первых, он, по-моему, «дослужился» уже до индивидуального куска повествования, а во-вторых, о нем, слава аллаху, рассказывать без смеха невозможно.

Юрик, как он есть.

Человек он — творческий. Трудно, правда, сказать, в каком именно виде творчества он силен, но дело-то не в этом, правда? Дело в двух основных составляющих гениальности — беспорядочном образе жизни и склонности к парадоксам. Что касается первого, прошу поверить мне на слово: образ его жизни крайне беспорядочен; что же касается второго…

Однажды мы с Юриком купили кальмаров — решили совершенствовать свои кулинарные способности. И вот идем мы по Университетской роще, несем нашу покупку в полиэтиленовом пакете. Вдруг видим: с ветки на ветку прыгает белка. Мне пришла в голову странная мысль, и я поделился ею с Юриком:

— Прикинь, что будет, если белке — рыженькой, воздушной и пушистой показать кальмара — голого, бледного, скользкого и холодного? Наверное еще ни одна белка в мире такого не видела.

Юрик, задумчиво помолчав, ответил:

— Думаю произойдет вот что: от нелепости и нереальности увиденного, белка, в шоке, примется рожать металлические цилиндрики.

В другой раз своеобразная и яркая образность его мышления выразилась так. Мы ехали в трамвае, и я вдруг увидел, что у человека, стоящего рядом, какое-то печально-растерянное и в то же время крайне глупое выражение лица; при чем, задумавшись, он, с этим самым выражением, уставился выпученными глазами в некую абстрактную точку и открыл при этом рот.

Я толкнул Юрика в бок и показал глазами на соседа. Юрик внимательно оглядел его, после чего сказал мне вполголоса:

— Знаешь какое у него выражение лица?

— ?

— Как у птицы, которая наблюдает, как кукушка запихивает ей в гнездо свое яйцо.

Кстати, о трамваях и юриковской бесцеремонности в оных. Однажды он, входя в вышеназванный транспорт, узрел своего старого знакомого. Тот стоял к двери в профиль.

— Ты ли это?! — вскричал обрадованный Юрик. Тот, к кому он обращался, удивленно повернулся в фас, и Юрик обнаружил, что обознался. И тогда он не нашел ничего более уместного, нежели самому ответить на собственный вопрос:

— Нет, не ты! — почему-то злобно процедил он прямо в лицо бедняге-пассажиру и, гордо вскинув голову, прошествовал в другой конец вагона.

А вот и еще один случай, подтверждающий тот факт, что талант Юрика попадать в щекотливо-идиотские ситуации — феноменален.

Прошел сильный дождь, и у Юрика испортился телефон: по-видимому, в кабель попала вода, и произошло замыкание между телефонной и радиотрансляционной проводками. И телефон принялся вещать. Выходило черт знает что. Когда, например, Юрик позвонил мне, чтобы сообщить о случившимся, разговор наш выглядел так:

— Привет, — сказал мне голос из трубки.