Юлий Буркин - Звездный табор, серебряный клинок

Я принялся за дегустацию. И так увлекся этим, что и не заметил, как ко мне за столик подсела девушка. Почти совсем голая. Весь ее туалет составляла узкая желтая лента, заменяющая юбку, и нечто вроде жилетика того же цвета, но с круглыми прорезями для груди...

Хотя сперва я увидел ее ноги. И ноги эти были хороши. Потом я, сам того не желая, уткнулся взглядом в соблазнительно правильной формы отнюдь не миниатюрную грудь. Затем, не без усилия оторвав взгляд от этого предмета, я поднял голову и посмотрел девушке в лицо. И обалдел окончательно. Она была почти точной копией Ольги. Те же полные губы, те же брови дугой, те же черные с поволокой глаза... И она, поймав мой взгляд, чуть заметно улыбнулась мне.

А что у нее творилось на голове! Это был какой-то застывший фейерверк... Хотя нет, не застывший. Что-то там порхало, переливалось и перемигивалось...

Но в конце концов это первая девушка в этом мире, которую я мог внимательно разглядеть. Наверное, все они тут не менее прекрасны. И нечего мне таращиться на нее, это в конце концов неприлично... Мне сейчас не до девушек: "Первым делом мы испортим самолеты, ну а девушек... А девушек - потом!.." У меня здесь деловая встреча. От которой зависит вся моя дальнейшая жизнь, а возможно, и судьба этого мира...

- Ты не узнавать меня, Роман Михайлович? - вдруг услышал я знакомый насмешливый голос и, подскочив как ошпаренный, принялся озираться по сторонам. Но никого, кроме юного создания в желтом, рядом не было.

- Ляля?! - продолжал я не верить очевидному. - Ты?!

- Я, - просто ответила она.

Почему же она так уродовала себя до сих пор?

- Зачем... было все это? - все еще продолжая стоять, я стал показывать, как будто повязываю на себя одну за другой юбки.

Она поняла меня и не очень-то весело усмехнулась:

- Я - джипси. Мусор. Вор. Так мне надо...

Я понял ее и был тронут. Как часто молодые люди вынуждены подчиняться идиотским традициям своего народа... И на ум пришел бородатый анекдот про двух анальных паразитов: "Папа, тут так хорошо - воздух, травка, солнышко, что же мы-то все в заднице да в заднице?" "Там наша родина, сынок..."

Но я действительно понял ее. Есть обычаи племени, и она не может не соблюдать их, нравится ей это или нет. Ей жить в таборе, и только в нем... А я - ее единственный шанс стать чем-то большим. Что ж, я не против. Такая девушка достойна быть царицей всея Руси. А что цыганка... Так когда ж у нас царицы были русскими?

И тут я испугался, что опять, как когда-то на Ольгином крыльце, не найду нужных слов, не решусь поцеловать, вновь буду выглядеть полным идиотом... И последствия могут быть не менее чудовищными... "Ну уж нет! - решил я. - Нужно брать быка за рога. Тут, в будущем, похоже, отброшены нелепые условности. Я вспомнил давешнюю девчонку на тротуаре. И, подавив в себе робость, показал так, как показала мне она, - большим пальцем между ног. А потом указал вверх, туда, где была моя комната. И предложил:

- Пойдем?

Ляля холодно отстранилась от меня:

- Я джипси, а не бльядь, Роман Михайлович. Есть закон. Нет мужчин до свадьбы.

Вот так. Я снова облажался.

* * *

В далеком двадцатом веке был у меня приятель, прекрасный поэт, звали его Макс Батурин. Он покончил с собой. Заперся в общежитской комнатке и проглотил несколько упаковок снотворного, запивая его водкой... Талантлив он был до гениальности. Однажды, когда он был еще жив и здоров, мы, попивая пивко, разговорились о его стихах. И он признался, что у него есть кое-какие технические приемы, наработки, которые он скрывает от коллег по Музе и Пегасу. Я засмеялся, а он никак не мог понять, что я вижу в этом смешного... А это было как...

Как если бы мнящая себя хитрой улитка скрывала от окружающих свои приемы изготовления больших жемчужин. Что, например, надо для этого брать не обыкновенную средненькую песчинку, а большую, не гладкую, а шершавую и обязательно белую... Но те, от кого сия наивная улитка прятала этот прием, просто-напросто не умели вырабатывать драгоценную перламутровую слизь, и жемчужины у них не получились бы, бери они хоть большие песчинки, хоть самые маленькие, хоть гладкие, хоть шершавые...

А на самом деле Макс был ярым жизнелюбом, остряком и весельчаком. И было у него такое стихотворение:

Меня повстречали Оля и Ляля

заверещали они о-ля-ля

меня не чая встретить

гуляли они скучая и тихо скуля

меня они крепко облобызали

ведь мы не виделись с февраля

и бросив в урну букет азалий

который им подарил спекулянт

мне описали свои страданья

мол тра-ля-ля и еще тополя

беседа в пивном закончилась зале

попойкой на двадцать четыре рубля

а потом мне добрые люди сказали

что Оля блядь да и Ляля блядь

и как мне быть теперь я не знаю

смеяться или же хохотать.

Вот и я не знал, "смеяться мне или же хохотать". Но могу ли я на самом деле в чем-то винить Ольгу? Такие были у нас времена. А у цыган нет "времен", у них есть только традиция. И я ощутил, что уже за одно это начал уважать столь глубоко презираемое мною доселе племя.

... Но она не обиделась, и мы весь вечер просидели с ней в "Гандже", болтая, "мол, тра-ля-ля и еще тополя"... Например, я поинтересовался, зачем тут, на станции, принадлежащей контрабандистам, улицы оснащены специальными гравитационными генераторами.

- Здесь что, бывают важные государственные персоны? - спросил я.

- Нет, никогда, - отрицательно покачала она головой. - Тут есть свои большой шишки.

- И это законно? - продолжал удивляться я.

- Нет, тут нет закона, - развела она руками. - Свой закон. Тут порядок, добавила она. - Он больше, чем там. - Ляля показала рукой в потолок. - Тут покой.

Я не сразу понял, что она имеет в виду. Но потом дошло. Вот как. Мы - в мире организованной преступности. И, как это бывало и в России конца двадцатого века, мафиози тут умеют поддерживать порядок не хуже, а возможно, и получше, чем официальные власти.

Хотя говорил в основном я. А она слушала меня, затаив дыхание. Я рассказывал ей о Земле двадцатого века, о родителях, об армии, об институте... Ляля, казалось, понимала почти все. Она, как выяснилось, была весьма способной к языкам и уже к концу вечера говорила на моем русском заметно лучше, чем в начале. Хотя этого следовало ожидать, ведь цыгане всегда схватывали на лету... Особенно то, что плохо лежит.

Какой-то пожилой невысокий человек прервал наш разговор, перекинувшись с Лялей несколькими фразами.

- Что ему нужно? - спросил я, когда он удалился.

- Он говорил, что плохо сидеть красивая девушка с джипси. - Она засмеялась, и от звука ее смеха у меня блаженно засосало под ложечкой. Какого черта старый хрыч ходит тогда в "Ганджу", если не любит цыган? А Ляля закончила: - Сказал, сесть к нему, потом спать с ним.

Я почувствовал, что багровею, что готов вскочить, догнать и вытрясти из старого козла душу. А Ляля продолжала тихонько посмеиваться и, похоже, уже надо мной. Что, интересно, забавного видит она в этой грязной ситуации?.. Но смех ее был таким искренним и заразительным, что я почти сразу успокоился и даже хохотнул ей в тон. И подумал, что всегда был туповат в отношениях с женщинами, принимая жеманство за скромность, а прямодушие за испорченность.