Екатерина Белецкая - 3. Дар

И отправили в результате Джессику с Бертой на трое суток в отличный пансионат под Питером, в конце сентября. Вдвоем. Скрипач перед отъездом, заговорщицки подмигнув, сунул Берте в сумку бутылку пятизвездочного коньяка.

— Это что такое? — поинтересовалась Берта.

— Эликсир примирения, — объяснил Скрипач. — Должен сработать. Обычно срабатывает.

— Посмотрим, — Берта вздохнула. — Нельзя такое в душе таскать. Такое страшное, и так долго.

— Вот именно что нельзя, — подтвердил Ит, запихивая в другой карман сумки коробку с марципанами в шоколаде. — Чего бы тебе еще положить в довесочек к эликсиру?

— От головы что-нибудь положи, — попросила Берта. — Сам знаешь, как этот эликсир на меня действует.

— Ты тогда лучше его не пей. Ты лучше на месте вина себе какого-нибудь купи, — предложил Ит. — А коньяк пусть будет для Джесс.

— Что-то мне подсказывает, что Джесс тоже не с пустыми руками поедет, — заметила Берта. — Ри вчера ходил с магазин, и вернулся с полным рюкзаком. Рюкзак звякал.

Они жили сейчас в квартирах, находящихся в одном доме, но в разных подъездах. Джессике досталась роскошная двушка на втором этаже, с окнами во двор, а Берте — трёшка на первом, угловая. Берта сказала, что так даже лучше. И за детей не страшно, и кот будет гулять, сколько вздумается. Кот, судя по всему, обещал вымахать в красивую крупную зверюгу, и это радовало всех. Потому что, как известно, без кота и жизнь не та.

— Бертик, если ты будешь трезвонить каждые пять минут, я обижусь, — предупредил Скрипач. — Эти трое суток — лично ваши. Твои и Джесс. И будь любезна отдохнуть по полной программе. За девиц не волнуйся, мы же все четверо здесь. Никуда они не денутся.

— Ладно, не буду трезвонить, — пообещала Берта. — Раз пять в день, не больше.

— Три.

— Шесть.

— Четыре.

— Пять.

— Вот ты упрямая какая! Ладно, пошли, — Скрипач подхватил Бертину сумку. — Машина сейчас приедет…

…Берта, когда вернулась, сразу почти ничего не рассказала, сказала только одну фразу, но фразу очень важную. «Стены больше нет», сказала она, и этого всем оказалось достаточно.

Многим позже, месяца через два, Берта решилась, и всё-таки рассказала. Почти всё. И как Джесс в первую ночь плакала чуть не до утра, и как они пили этот несчастный коньяк, и как проспали завтрак, и как обе стали понимать — нет, нельзя жить с такой виной, и что вины на самом деле никакой нет, совсем нет, и никогда не было. Берта рассказывала, что самым трудным для неё оказалось убедить в том, что вины нет, вовсе не Джесс, а саму себя.

— Я ведь тоже винила её потом, когда узнала. Винила не за то, что всё так вышло, а за то, что она, пусть на словах, но сделала такой вот выбор.

— А как бы поступила ты сама? — спросил Ит.

— Не знаю. Сейчас мне кажется, что я бы стала бороться за обоих. Но, родной, я-то не стояла перед таким выбором. Мне его не предлагали. Поэтому я не буду сейчас фантазировать и додумывать.

— Это верно. Поставь себя на её место, — попросил Ит.

— Я именно это и сделал той ночью. Мы говорили, она плакала, а я… я подумала, что если бы всё было наоборот… И вот тут, Ит, я начала плакать тоже, — Берта отвернулась. — И мы сидели, и ревели, как две белуги. А потом к нам постучали из соседнего номера, и стали спрашивать, всё ли в порядке.

— А вы?

— Мы не открыли, конечно. Еще не хватало…

***

Глебу решили дать поспать, ему нужно было экономить силы. Проблема заключалась только в том, что его приходилось удерживать руками: они не рискнули зафиксировать его на обломке, уже больно ненадежным он был. А ну как начнет тонуть, а они отвязать не успеют?

Руки замерзли ужасно, впрочем, и ноги тоже. И не только ноги. Замерзло, если говорить честно, вообще всё, что могло замерзнуть, и даже сверх того. А тратить стимулятор на себя они побоялись. Мало ли что? Вдруг сборщик не придет еще часика этак четыре, а то и пять? Препаратов мало, синтеза нет. Есть чуть больше, чем ничего: два распатроненных малых набора, часть из которых уже ушла на Глеба, четыре биощупа, и еще два резервных генератора, которых хватит часов на шесть работы «грелки».

«Грелка» выглядела как тонкая липкая ткань, в которую можно завернуть раненого, чтобы избежать переохлаждения, и которая заодно немного обезболивает и закрывает повреждения. Этакая помесь бинта и греющего одеяла. Проблема была в том, что «грелка», которую они успели вытащить из тонущей «стрелы» оказалась повреждена. К ней чудом сумели прицепить аккумуляторы с комбезов, и она худо-бедно, но работала.

Пока работает «грелка», Глеб жив. Холода он не перенесет.

Ит, с трудом держась за обломок окоченевшими пальцами, снова и снова вызывал сборщик, но ответом ему была тишина — эфир на разрешенных частотах сейчас глушили, потому что обломок всё еще плавал в зоне активного боя. Скрипач, проклиная всё и вся, выуживал из набора то, что понадобится следующим для пилота.

— Что-то меня подзадолбала эта война, — пожаловался Ит.

— А ты захоти, чтобы её не было, — ехидно предложил Скрипач.

— Сам захоти, — рассердился Ит. — Ты же понимаешь, что это так не делается.

— Понять бы еще, как это на самом деле делается.

— Ну… рыжий, как мне кажется, этот наш дар работает только тогда, когда не осознается. Это откуда-то изнутри, — Ит поморщился. — Это даже не желание.

— А что это тогда такое? — Скрипач, наконец, переложил в нагрудный карман комбеза всё, что хотел, и опустил клапан.

— Это потребность. Отчаянная какая-то потребность…

— Тогда тебе не повезло, — Скрипач засмеялся. — Ох, как тебе не повезло!

— Это в чем? — полюбопытствовал Ит. Подтянул пилота повыше, придерживая за плечо.

— А у меня до сих пор эффект прерванного действия, забыл? — ехидно спросил Скрипач. — Так что лежать тебе в Бурденко, родной.

— Это еще зачем?

— Чтобы сделать новую руку, ногу, и левое легкое.

— Я вот сейчас обплыву эту хреновину, и утоплю тебя на хрен!!! Соображай, что говоришь вообще!!!

— А я всё правильно говорю, — Скрипач скорчил брезгливую рожу и показал Иту язык. — Вот увидишь, так и будет.

— Убью.

— Ага. Потом убьешь, это точно. Но сначала всё будет так, как я хочу. Понял?

— Урод…

***

В конце октября Кир и Скрипач уехали на трое суток в Москву, по их словам — проверить квартиру. Чем они на самом деле занимались в Москве, выяснилось только в ноябре, и после этого выяснения Берта со Скрипачом не разговаривала неделю.

Оказалось, что они ездили мстить.

И охранниками из больницы они не ограничились.

Берта о цели их отлучки узнала только тогда, когда ей позвонил Томанов, и полчаса рассказывал о том, что ему очень жаль, что всё так получилось. Берта, к тому моменту уже полностью уверившаяся в том, что всё в прошлом и начинает порастать быльем, сначала не поняла, что к чему, но потом…