Пол Андерсон - Мир Сатаны [Компиляция. Без сверки с оригиналом]

Толтека медленно прошел по тропинке мимо зарослей. Хотя в этих горах никто не жил, гвидионцы часто ходили сюда отдыхать, и небольшие роботы на солнечных батареях ухаживали за тропами. Он нисколько не осмеливался надеяться, что встретит Эльфави. Но когда она вышла из-за цветущего дерева, сердце у него екнуло.

— Разве вы не устали? — спросил он, плохо владея языком, после того, как она остановилась и поздоровалась с ним.

— Не очень, — ответила она. — Я хотела прогуляться немного перед сном. Как и вы.

— Ну что ж, давайте будем партнерами.

Она засмеялась.

— Интересное понятие. У вас на планете, я слышала, так много коммерческих предприятий. И это еще одно? Наниматься на прогулку для людей, которые предпочитают сидеть дома?

Толтека поклонился.

— Если вы присоединитесь ко мне, я сделаю на этом карьеру.

Она вспыхнула и поспешно сказала:

— Пойдемте сюда. Если я не забыла это место с прошлого раза, здесь недалеко есть прекрасный вид.

Она уже заменила свой костюм на обыкновенную тунику. Солнечный свет сквозь листву касался ее гибкого тела, распущенные волосы волнами спадали по спине. Толтека не мог найти слов, которые он хотел сказать на самом деле. Не мог он и разделить ее непринужденное молчание.

— На Нуэвамерике мы не все делаем из-за денег, — сказал он, боясь того, что она могла подумать. — Это всего лишь, ну… наш особый способ организации нашей экономики.

— Я знаю, — ответила она. — Мне это кажется таким… безликим, одиноким, когда каждый заботится о себе — но может, я просто не привыкла к этой идее.

— Мы считаем, что государство должно делать как можно меньше, — сказал он убежденно, с верой в идеалы своего народа. — Иначе оно получит слишком много власти, а это конец свободы. Но тогда в силу вступает частное предприятие; и оно должно быть в постоянной конкуренции, или оно в свою очередь превратится в тиранию.

Волей-неволей он употребил несколько слов отсутствующих у гвидионцев, как например последнее. Он уже познакомил ее с ними раньше, во время беседы у Даида, когда они старались разобраться и понять точки зрения друг друга.

— Но почему общество или государство, как вы это называете, должно противостоять личности? — спросила она. — Я все-таки не могу понять в чем проблема, Мигель. Здесь, на Гвидионе, мы, кажется, все время делаем все, как нам нравится. Большинство наших предприятий, как ты говоришь, частные.

«Нет, — подумал он, — я этого не говорил. Ваши люди заинтересованы только в средствах на жизнь. Здесь нет мотива получения прибыли в том смысле, который вкладывают в это слово наши экономисты». Однако спорить не стал.

— Но эта нерегулируемая деятельность кажется выгодна всем, — продолжала она. — Деньги — это всего лишь удобство. Обладание ими не дает человеку власти над своими товарищами.

— Вы во всем очень рассудительны и благоразумны, — заметил Толтека. — А этого не скажешь о других известных мне планетах. Вы почти не знаете, что такое злоба. И ненависть — вот еще одно слово, которого нет в вашем языке. Ненависть — это постоянная злоба на кого-то.

Он увидел шок на ее лице и поспешил добавить:

— Потом еще мы должны бороться с ленивыми, жадными, бессовестными — ты знаешь, я начинаю думать, стоит ли осуществлять этот проект. Лучше всего было бы, если ваша планета не имела бы ничего общего с другими. Вы слишком добры, и вам можно причинить слишком большую боль.

Она покачала головой.

— Нет, не думаю. Мы, очевидно, отличаемся от вас. Может быть, в своем генетическом развитии мы и потеряли одну-две черты, в целом присущие человечеству. Но разница не велика, и не делает нас выше. Не забывайте, вы пришли к нам. Нам никогда не удавалось построить космические корабли.

— Вы никогда не хотели, — поправил он ее. Он вспомнил замечание Ворона, которое тот сделал в Инстаре. — «Для людей неестественно быть постоянно мягкими и разумными. Для такого небольшого населения они сделали чрезвычайно много. У них нет недостатка в энергии. Но куда же уходит лишняя энергия»?

В тот момент Толтека ощетинился. «Только профессиональный убийца испугался бы полного здравомыслия», — подумал он. Сейчас же он стал понимать — с неохотой — что Ворон задал законный научный вопрос.

— Есть много такого, чего мы никогда не хотели делать, — с оттенком задумчивости произнесла Эльфави.

— Признаюсь, мне интересно, почему вы хотя бы не заселили необитаемые районы Гвидиона.

— Мы стабилизировали население общим соглашением несколько веков назад. Большое население только бы разрушило природу.

Они снова вышли из леса. Еще одна лужайка поднималась по склону к краю скалы. Трава была усыпана цветами. Повсюду кругом рос распространенный в этих местах кустарник со звездообразными листьями, почки которого набухали, наполняя воздух пряным опьяняющим ароматом. За этим хребтом лежала глубокая долина, а дальше вырастали горы — четко и мощно вырисовывающиеся на фоне неба. Эльфави обвела вокруг рукой:

— Что — вытеснять все это?

Толтека подумал о своем шумном беспокойном народе, о лесах, уже порубленных им, и не ответил.

Девушка постояла какой-то момент, хмурясь, на вершине скалы. Сильный западный ветер натягивал ее тунику и трепал освещенные солнцем пряди волос. Толтека поймал себя на том, что откровенно уставился на нее и заставил себя отвести глаза, устремив взгляд на километр вперед — на серый вулканический конус, называемый Гранис-Горой.

— Нет, — с некоторой неохотой произнесла Эльфави. — Мне нельзя быть такой самодовольной. Когда-то люди здесь действительно жили. Всего лишь несколько фермеров и лесорубов, но они вели изолированные хозяйства. Однако, это давным-давно прошло. Сейчас все живут в городах. И думаю, мы не будем снова занимать вот такие районы, даже если это безопасно. Это было бы неверно. Всякая жизнь имеет право на существование, не так ли? Люди не должны надевать Ночное Лицо больше, чем это необходимо.

Для Толтеки было несколько сложно сосредоточиться на смысле слов, так приятно звучал ее голос. Ночное Лицо — ах, да, часть гвидионской религии. (Если «религия» было верным словом. «Философия», наверно, лучше. «Образ жизни», наверное, еще точнее). Так как они верили, что все является какой-то гранью этого вечного и бесконечного единства, которое они называли Богом, то следовало, что Бог — это и смерть, и гибель, и горе. Однако, они не говорили много или, казалось, не думали много об этой стороне действительности. Он вспомнил, что их искусство и литература, как и их повседневные занятия были в основном солнечными, жизнерадостными, абсолютно логическими, достаточно было лишь овладеть сложной символикой. Боль переносилась доблестно и стойко. Страдания или смерть любимого человека оплакивались сдержанно, что вызывало восхищение Ворона, но чего Толтека, однако, никак не мог понять.