Эйлин О'Коннор - Цефалоцереус

Он представил, как возвращается домой и находит Сигизмунда по макушку в жестком февральском снегу, нанесенным через разбитое окно.

— Нет-нет, и не уговаривай! Один ты не останешься.

Ираида Семеновна если и удивилась его просьбе, то ничем этого не показала. Арцыбашев, запинаясь, объяснил, что у соседей животные и дети, а в офисе оставить — тоже не вариант. Уронят, сломают.

— Разумеется, Алексей Николаевич. Не беспокойтесь. Буду заботиться о вашем питомце, как вы о нашем коллективе.

И, увидев непонимающее лицо Арцыбашева, пояснила с улыбкой:

— Вы ведь позаботились об этой девочке, Куликовой. Не скромничайте, Мельников мне все рассказал. Знаете, я вас понимаю, Алексей Николаевич! Она и впрямь очень милая. Рыженькая такая!

В глазах Ираиды Семеновны блеснуло что-то странное. Но Арцыбашев не придал этому значения.

Три недели он безропотно выполнял все назначения врачей — и тосковал. Гуляя вокруг корпуса, лежа под капельницей или стоя в очереди за диетическим салатом, Алексей Николаевич мысленно рассказывал Сигизмунду, как идут дела. Дважды, пересилив неловкость, звонил Ираиде. У нас все благополучно, пела в трубку Костюкова. В разговоре возникали долгие паузы, набухавшие неловкостью, потому что о чем говорить, кроме самочувствия кактуса, Арцыбашев не знал, а Ираида молчала и как будто чего-то ждала. Наверное, благодарности! Он сбивчиво благодарил и облегченно вешал трубку.

Санаторий, бывший ведомственный, оказался на удивление хорош. И врачи были грамотные, и медсестры с пониманием. Номера, конечно, сиротские, с казенным запахом старого белья, но что с того, когда вечером снег летел с небес тихо-тихо и толстые елки ловили его широко расставленными лапами, а утром наст искрился, как люстра в ДК имени Бринского, куда маленького Арцыбашева мама водила на Новый Год.

Арцыбашев старался радоваться. Но было тяжко, как барсуку, вытащенному из родной норы. Остро хотелось домой, и не просто хотелось, а ощущалось как физиологическая потребность организма.

В день отъезда Алексей Николаевич первым стоял у дверей рейсового автобуса. Всю дорогу домой протаивал дырочку в заиндевевшем окне и улыбался. Чувствовал он себя после всех процедур, надо признать, отлично. «Врачихе подарить что-нибудь… И Ираиде…»

Он не стал даже заезжать домой, а сразу от станции взял такси и помчался к костюковскому дому.

— Этот мир придуман не нами! — фальшиво пел Арцыбашев, шагая по лестнице на пятый этаж. Он чувствовал себя молодым и полным сил. — Этот мир придуман не мной!

Ираида распахнула дверь. Иссиня-черный халат шелково лоснился, маки на подоле полыхали алым. Арцыбашев даже заморгал.

— А, Алексей Николаич! Минуточку!

Сверкнула белыми зубами и уплыла вглубь квартиры.

— Вот ваше растение! Между нами, девочками, кактусовод из вас никудышный.

Арцыбашев поднял на нее непонимающий взгляд. Где Сигизмунд?

— Он у вас был весь сухой, — пояснила Костюкова. — Чаще надо поливать.

Арцыбашев поморгал. Поливать?

— Внимательнее надо быть, Алексей Николаич, внимательнее!

Арцыбашев снова уставился на опавшую коричневую массу в горшке — и окаменел.

— Что… где… — прохрипел он, когда обрел способность говорить.

— По-моему, без этих ужасных волос он даже симпатичнее, — с беззаботной улыбкой сказала Ираида.

— Где… мой… кактус…

— Вот же он. Не узнаете?

— ЧТО ВЫ С НИМ СДЕЛАЛИ?!

— А что это вы так кричите, Алексей Николаич? Я вам не Мельников, на честь вашей зазнобы не покушалась. Держите себя в руках!

Улыбка застыла на ее лице, как приклеенная.

Алексей Николаевич взял горшок с погибшим цефалоцереусом и, тяжело дыша, пошел вниз по лестнице. Язва в желудке скрутилась — и вдруг развернулась, как пружина.

— Лифт работает! — вслед ему любезно сообщила Ираида Семеновна.

Арцыбашев не слышал. У него звенело в ушах.

Он прошел тысячу триста восемьдесят пять этажей, прежде чем добрался до наружной двери и распахнул ее. Ветер снежной пятерней толкнул его в лицо. Снаружи мела пурга, такси расплывалось вдалеке и все вокруг расплывалось, пока Арцыбашев шел, шел, шел…

— Э, отец!

Кто-то подхватил его под руку. Дернул куда-то вверх.

— Ты что, отец? А ну вставай! Пьяный, что ли, сука?

Его покачали взад-вперед.

— Це…фа… — слабеющим голосом выговорил Арцыбашев.

Охлопали по карманам, расстегнули пальто.

— Какое нахрен цефа? Валокордин там или чего? Слышь, отец, не молчи! Где лекарство у тебя? Да выпусти ты эту срань! Вцепился, ёпта!

— Домой… — прошептал Алексей Николаевич, прижимая к себе мертвого цефалоцереуса. — Домой отвезите меня, пожалуйста.

На следующее утро вахтер в институте физиологии растений подозрительно поглядывал на странного визитера. Человек этот, немолодой, тощий, сутулый, в круглых очках и криво намотанном шарфе, отирался возле проходной с семи часов. К животу он прижимал какой-то сверток. Время от времени лицо его искажала гримаса боли, и тогда человек негромко стонал и сгибался пополам.

Наблюдая за ним, вахтер окончательно убедился, что видит психованного. Он уже поднял трубку, чтобы вызвать милицию, но тут псих узрел кого-то в дверях и бросился навстречу с криком:

— Профессор Блейзе! Профессор Блейзе!

Вахтер с чувством выругался.

— Профессор Блейзе, умоляю!

С ловкостью фокусника психованный размотал сверток, отшвырнул бумагу в сторону и сунул под нос профессору какой-то горшок.

— Эт-то еще что такое? — брезгливо отшатнулся тот.

— Цефалоцереус! Прошу вас, помогите!

Послав к черту полицию и обругав себя идиотом, вахтер помчался выручать профессора.

Псих оказался на редкость цепким. Он уворачивался от вахтера, уворачивался от прибежавшего лаборанта и при этом ухитрялся все время виться вокруг Якова Блейзе, который с сердитым видом рыскал по карманам в поисках пропуска.

— Славно начинается утро, — бормотал Блейзе. — Просто чудно… Да не суйте вы мне под нос свою гадость!

— Умоляю! — выкрикивал умалишенный. — Только посмотрите! Вы лучший специалист, я знаю! Пожалуйста!

В конце концов его оттащили в сторону. Лаборант, хмурясь, принялся звонить в милицию, а Блейзе наконец прошел через турникет и направился к лестнице, на ходу раздраженно срывая пальто, все в мокрых пятнах от снега.

— Профессор! — закричал псих ему вслед, вырываясь из лап вахтера с неожиданной силой. — А вдруг он не погиб! Любые деньги!.. Все, что хотите!

Блейзе решительно завернул за угол.

— Не погиб… — повторил псих, и вдруг заплакал.

От растерянности вахтер выпустил его.

Псих никуда не побежал. Он стоял, покачиваясь, закрыв глаза, и по лицу его текли слезы.

Из-за угла той же решительной походкой вышел Блейзе.