Геннадий Логинов - Наёмный самоубийца, или Суд над победителем [сборник рассказов]

Однако же, оказавшись без указующего перста, начав жить в соответствии лишь с собственными умами и принципами так, как казалось им естественным и логичным, герои вскоре пожинали плоды своей самостоятельности, которые подчас оказывались весьма горькими на вкус. Общаясь с героями произведений иных авторов, они порой приходили к выводу, что свобода и ответственность иной раз оказываются куда более тяжким бременем, нежели бездумное движение по течению, направляемое кормчим.

Некоторые втайне начинали из-за этого роптать. Но имелись и другие причины. К примеру, персонаж, образ которого изначально мог быть порождён в сознании как некая харизматичная смесь из Гамлета и Дон Жуана, впоследствии мог оказаться в истории, обстоятельства которой не позволили герою проявить себя во всей полноте ипостаси — и всё потому, что остальные герои не желали играть на его фоне вторых ролей. Либо какая-то повесть, исписанная и переписанная уже по двести раз, так и оставалась лежать неоконченной в ящике письменного стола, пока измученные правками герои страдали в томительном ожидании развязки.

Но надо признать, что автор не всегда оставался глух к их чаяниям и проблемам. Другое дело, что творческие нужды произведения нередко могли идти вразрез с желаниями отдельно взятого персонажа, а то и многих. А жизнь, как бы писатель ни пытался от неё абстрагироваться во время творческого процесса (который, как и всё остальное, являлся её неотъемлемой частью), вносила свои коррективы, порождая эмоциональную вовлечённость. Поэтому иной раз радость и боль автора могли остро ощущаться его героями.

Уважая его, но в то же самое время желая для себя некоторых перемен, они назначили общий сход на третьей полке письменного стола, в середине небольшого романа о Венеции — «Город тысячи каналов». Место было выбрано потому, что, будучи наиболее богато описанным, оно одинаково удовлетворяло различным требовательным вкусам, коль скоро свои эстетические предпочтения существуют даже у персонажей.

Собрание представляло собой весьма яркую картину: в совете, проводимом под председательством дожа Венеции, собрались люди из разных эпох и мест, будь то вполне реальные исторические фигуры, такие, как Чезаре Борджиа или Максимиллиан Робеспьер, либо мифологические персонажи, наподобие Ясона и Геркулеса, а также всевозможные создания из легенд и преданий, и вовсе не относившиеся к роду человеческому.

Почётное место пустовало. Оно предназначалось для автора, который в минуты наиболее сильного погружения в атмосферу произведения либо во время крепкого сна порою мог установить непосредственный контакт со своей литературной вселенной. Но в этот раз он был настолько сильно поглощён делами мира сего, что, судя по всему, не смог отлучиться, дабы принять участие в заседании. И это — даже невзирая на персональное приглашение. Естественно, его лечащий психиатр (в том случае, если бы он, конечно же, у него имелся) воспринял бы подобное действие в качестве первого шага к поправке. Но обитатели книг оскорбились на него не на шутку.

Вердикт был суров: отныне — они сами начнут писать про него роман. И создадут для себя такого автора, который всех их устроит. Благо у них был хороший учитель…

Выступления «Мистического цирка Чезаре Великолепного» всегда привлекали к себе широкое внимание общественности. Жонглёры и акробаты, эквилибристы и клоуны, шпаго- и огнеглотатели, силачи и фокусники, дрессировщики и наездники отличались здесь поистине невиданным мастерством. Ведь, согласитесь, далеко не в каждом бродячем цирке можно встретить одарённого трюкача, способного проехаться на одноколёсном велосипеде по натянутому шпагату без страховки, держа на своей голове целую кучу народа. И не везде найдётся силач, способный взять в рот пригоршню гвоздей, разжевав их и выплюнув спрессованными и погнутыми до неузнаваемости.

Здесь также имелись различные аттракционы, будь то обычные карусели, комната кривых зеркал, комната страха или зал восковых фигур; гадалки и музыканты, такие, как Загадочная Эльвира и Человек-Оркестр; многочисленные яркие палатки, торговавшие всевозможными сладостями, наподобие леденцов и конфет, и различными безделушками, вроде свистулек, трещоток и масок.

Немалый интерес у почтенной публики всегда вызывали автоматоны, заводные механизмы различной степени сложности, начиная от бьющих в тарелки кукол, ходячих статуй и задирающих ноги танцовщиц, зазывавших гостей на представление; золотистых крякающих уточек, синхронно выделывавших сложные действия в специальном бассейне; раскрывающих искусственные хвосты павлинов, — и заканчивая редкими экземплярами, способными писать картины, играть на музыкальных инструментах и даже совершать на выбор более сложные комплексные действия.

Среди целой плеяды заводных устройств, особой зрительской любовью неизменно пользовался «Индус» — шахматный автомат в виде сурового мужчины в чалме, готового сойтись в игровой баталии с каждым, кто осмелится бросить ему вызов. Таковые всегда находились, а репутация непревзойдённого шахматиста, способного посрамить даже именитых чемпионов, не только не отпугивала игроков, но даже и напротив, была весьма привлекательной. В сущности, за всё время существования бродячего цирка, «Индус» проигрывал только дважды, и оба раза это событие воспринималось как нечто выходящее из ряда вон.

Первый раз «Индус» проиграл партию одному очень высокопоставленному чиновнику, который слыл человеком эксцентричным и оказывал бродячему цирку своё покровительство в обмен на определённые услуги, носившие личный характер. Чиновник имел репутацию заядлого, но весьма посредственного шахматиста, что заставило многих усомниться в натуральности его выигрыша, поскольку до этого автоматон раскалывал без особого труда соперников, превосходивших победителя в разы.

Второй раз «Индус» проиграл самую сложную партию за время своей практики, в неравной битве уступив лавры первенства в шахматах Чезаре Великолепному. На кон в этом случае было поставлено очень многое, и хотя доподлинно неизвестно, чем рисковал сам Чезаре, но факт остаётся фактом: выиграв пари у бывшего владельца цирка, этот загадочный и жуткий человек с обаянием мефистофелевского типа, возникший в тот знаменательный день словно бы из ниоткуда, стал новым владельцем цирка и первым же делом заменил его название, а следом — и специфику.

Впрочем, помимо двух памятных поражений на счету «Индуса» имелась и одна памятная ничья, сыгранная с циркачом-лилипутом, известным под псевдонимом Фокус-покус. Но это событие, конечно же, нельзя было ставить в один ряд по значимости со случившимся ранее.