Геннадий Логинов - Наёмный самоубийца, или Суд над победителем [сборник рассказов]

— Гийом Аполлинер. «Каллиграммы». Кажется, — разведя руками, предположил близнец. Дальнейшие события развивались стремительно и ярко. Поев, выпив и докурив то, что имелось, близнецы завели бессмысленный до гениального разговор, обсуждая дальнейшую судьбу криптидов, а также вопросы милосердия, гуманизма и этики. Решив, что чистая совесть дороже грязных денег, они сначала отвязали снежного человека от батареи и уже собирались отвести бедолагу на море, для того чтобы возвратить лохматого верзилу в родные глубины, но спохватившись, что делают что-то не так, решили повременить, отложив его под деревом в ближайших зарослях, после чего воротились за водяным и, затолкав его снова в бочку, залили сверху водой, досыпав рыбы. Машину то и дело заносило, свет фар выхватывал фрагменты дороги из мрака, а каждое подскакивание на кочке вызывало нездоровые смешки. Несколько раз казалось, что ещё немного — и автомобиль перевернётся. Чудом не сбив никого на безлюдных улицах и не влетев в какой-нибудь столб, братья доехали до побережья.

На следующее утро близнецы проснулись на хаотично дрейфующем корабле. Они очень смутно припоминали, как добрались сюда и вышли в море, но были уверены в том, что отпустили водяного на свободу и сделали хорошее дело. Наверное. Быть может, его лохматый товарищ по несчастью за это время уже успел проснуться и убежать подальше в лес. Тем лучше для него. Как бы то ни было, проблема, пусть и глупо, пусть и на эмоциях, но разрешилась сама собой, оставив какие-то мысли и чувства в душе.

Тогда, раньше, тварь можно было отпустить из страха. Теперь же — из сострадания. И в этом была огромная разница, как между прощением, которое выпрашивают из страха наказания, и тем, которое просят из чувства глубокого раскаяния, при осознании тяжести вины и наличии твёрдого решения исправиться и перековаться. И пусть даже сознание на время побывало в дурмане, — суть действий, пусть даже и безрассудных, исходила от чистого сердца.

Рыбак поворчал, ожидая неизбежных разборок с женой, но, честно говоря, сейчас это его мало беспокоило. Заявив, что раз уж они уже на борту, то можно потихонечку начинать рабочий день, он отыскал заначенную фляжку, приговорив её на пару с братом.

Остаток дня прошёл довольно спокойно. С волнением осматривая сети, рыболов ожидал увидеть среди скопления рыб очередного, или того же самого, водяного, желая и опасаясь обеих возможностей одновременно. Но, так или иначе, неожиданный улов не повторялся.

— Не парься, брат, — похлопав рыбака по плечу, заверил близнец. — Делай добро, и с тебя не убудет. Ты отпустил его — и тебе обязательно за это воздастся сторицей. Закон кармы.

Рыбак не верил во всю эту муть и считал неправильным поступать порядочно из расчета на выгоду, но кивнул, не считая нужным спорить.

А наводчица, вернувшись в свой стан с донесением, сообщила о береговой полиции, состоянии предполагаемой линии обороны и возможном сопротивлении со стороны местного населения. В задачу морских бойцов входило совершить налёт и разорить поселение до того, как кто-либо на большой земле почует неладное, забьёт тревогу и вышлет основные силы на остров. С новыми данными разведки атака армии амфибий оставалась лишь вопросом времени…

Понимание всего ужаса ситуации приходило к нему постепенно. Он не мог сказать со всей уверенностью, в какой момент начался этот кошмар, но принимал за точку отсчёта тот день, когда впервые проснулся с чудовищной головной болью. Его шатало, тошнило, дико хотелось пить, а по ощущениям он был готов упасть и испустить дух в любой момент. В первый раз он списал всё на усталость: получая немало заказов, он работал не покладая рук и, случалось, спал всего по нескольку жалких часов в сутки. Конечно, любой другой человек признал бы в подобных симптомах банальное похмелье. Однако этому диагнозу противоречил один немаловажный нюанс: молодой талантливый скульптор вообще не употреблял спиртного — не только лишь накануне, но и в принципе, не делая исключений даже для праздников.

Но ситуация повторялась снова и снова. Теперь он подозревал у себя какую-то болезнь. И, в известном смысле, он был по-своему прав, хотя болезнь была совсем не той, какую он себе представлял.

Затем он заметил, что у него начали пропадать деньги, потом — предметы посуды и фамильные драгоценности, а в довершение — всё, что только возможно было заложить в ломбард, продать ростовщику или обменять на сомнительные услуги. Естественно, это уже нельзя было списать на усталость: понимая, что его обворовали, скульптор, вместе с тем, не мог предъявить претензии кому-то конкретному.

Доставшийся ему по наследству дом стоял один на отшибе: соседей у него не было. Немногочисленные друзья, приятели и знакомые гостили у него нечасто. И это вполне устраивало молодого человека, всецело отдающего себя работе, требовавшей от него полной собранности. Теоретически, кто-нибудь ещё мог незаметно прокрасться и вскоре бежать, однократно украв то, что лежало на виду. Но большую часть времени скульптор проводил у себя в доме, где всё было на виду, ел во время работы, спал немного и был внимателен к порядку. К тому же, если бы кража случилась в редкие часы сна раз или даже два, — редкий вор сумел бы дежурить у дома целыми сутками, дни и ночи напролёт, для того чтобы угадывать те редкие моменты, в которые молодой человек, неожиданно для самого себя, позволял себе роскошь недолго отдохнуть.

Получив аванс и заняв у кого только можно, он нехотя поставил на окнах решётки, которые, на его взгляд, портили весь дивный пейзаж, как дохлая крыса посреди пирога, сменил замок на двери и приобрёл сейф. И поначалу казалось, что таинственные кражи после этого прекратились. Но вскоре всё продолжилось точно так же, как и раньше, а ко всем бедам — какой-то мерзавец (если он, конечно же, действовал один) подкараулил момент и разгромил все работы в мастерской. Никакие деньги не могли компенсировать такого — горя отца, лишившегося своих любимых детей; и если кражи были тем, что возможно было если не простить или оправдать, то хотя бы понять, то это уже не шло ни в какие ворота. Кто? Почему? За что? Кому стало лучше от его трагедии?

Полиция тщательно осмотрела весь дом и прилегающие окрестности, опросила разгневанного и убитого горем владельца, но не сумела обнаружить ни следов взлома, ни каких-либо улик, оставленных злоумышленником. Многое в этом деле смущало: в первую очередь — сам факт того, что хозяин мастерской не впускал никого внутрь и в то же самое время не проснулся от жуткого грохота, стоявшего во время погрома. Хотя, порой, уставшие солдаты, бывало, спали даже во время бомбёжек.