Клиффорд Саймак - Заповедник гоблинов. Романы

— Он ошалел. Стоит, опершись о посох, и смотрит в пространство. Беспокойный человек.

— Одурманенный. Неуверенный в себе, раздираемый вопросами. Он сам не знает, что ему нужно. Много лет он пытался различными способами стать святым, теперь решил стать солдатом господа, а эта профессия нелегка для него.

— Бедняга, — вздохнула Диана. — Сам по себе он очень хороший человек, но не показывает этого. А как насчет Кутберта? Понравился он вам?

— Исключительно. Только иной раз его трудно понять, трудно следить за его мыслью.

— Он одряхлел, и его разум тоже.

Дункан с удивлением взглянул на нее.

— Вы так думаете?

— Разве вы не видите? Острый блестящий разум его отупел от возраста и болезней. Он не может довести до конца свою мысль и иной раз бывает нелогичным. Я слежу, чтобы он не повредил самому себе.

— Похоже, что он чем-то расстроен.

— Он последний из длинной цепи, которая держалась столетиями. Все уже умерли, кроме него. Они пытались сохранить конгресс, набрав молодых учеников, но ничего не получилось. Здесь было мало сколько-нибудь известных колдунов. Не каждый может им быть. Нужна способность глубоко погружаться в тайные знания и работать с ними. Возможно, и еще что-то. Инстинкт колдовства, наверное. Особая направленность. С таким складом ума во всем мире наберется лишь горсточка людей.

— А как насчет вас?

Она покачала головой.

— Женщины редко могут заниматься колдовством. Не тот склад ума, наверное. Мозг мужчины, возможно, сформирован и наведен чуточку в другом направлении, чем женский. Я, конечно, старалась, и они позволяли мне это, потому что они хоть и выгнали Вольферта, но питали глубокое уважение к нему. Он был самым знающим колдуном среди них. Я ухватывала некоторые концепции, могла выполнять кое-какую мелкую магию, комбинировать простые манипуляции, но я не создана для колдовства. Они мне этого не говорили. Со временем сказали бы, но я поняла и сама, без их слов, что никогда не пойду дальше жалкой ученицы. А для несостоявшихся учеников во всем мире нет крова.

— Но вы живете в колдовском замке.

— Из милости. Из искренной и сердечной милости. Потому что я из рода Вольферта. Когда мои родители умерли от чумы, пролетевшей по сельской местности, Кутберт в первый и единственный раз вышел из замка и взял меня как потомка своего лучшего друга, которого, как я теперь знаю, в то время уже не было в живых. Все это мне потом рассказал Кутберт, потому что тогда я была слишком мала, чтобы что-нибудь помнить. Он привез меня сюда. Я любила их всех и пыталась научиться их мастерству, но не смогла. Они не только взяли меня сюда и заботились обо мне, но и отдали мне старого Хуберта, грифона, который принадлежал Вольферту. Мой прадед оставил его здесь, поскольку не мог взять с собой.

— Настанет день, когда Кутберт умрет, — тихо сказал Дункан. — Что будет тогда с вами? Вы так и останетесь здесь?

— Не знаю. Я стараюсь не думать об этом. Без Кутберта мне здесь будет очень одиноко. Не знаю, что я буду делать. Для меня нет места в мире, я не привыкла к миру и не знаю, что мне в нем делать. И я не смогу долго скрывать, что во мне кровь колдунов, и боюсь, что внешний мир не будет дружелюбен ко мне, когда узнает, кто я.

— Да, мир бывает жестоким, — согласился Дункан. — Хотел бы я сказать обратное, но не могу.

Она наклонилась к нему и быстро поцеловала его щеку.

— Мир может быть и добрым. Вот вы были добры ко мне. Вы с таким чувством говорили о моих проблемах.

— Спасибо, миледи, — серьезно сказал Дункан, — за ваши слова и за поцелуй. Он был очень милым.

— Вы смеетесь надо мной!

— Ничуть, Диана. Искренняя благодарность за то, чего я вовсе не заслужил.

— Кутберт выразил желание увидеть вас, — сказала она, переводя разговор в другое русло.

— Только поскорее. Мы слишком задержались здесь. Нам надо продолжать путь.

Она почему-то заволновалась.

— Зачем так скоро? Отдохните несколько дней. У вас были нелегкие минуты, вам нужен отдых.

— Нас и так задерживали многие неприятности, а мы должны добраться до Оксенфорда.

— Оксенфорд подождет.

— Простите, миледи, но я думаю иначе.

Она быстро встала.

— Надо посмотреть, как там Кутберт. Его нельзя надолго оставлять одного.

— Я пойду с вами. Вы говорили, что он хотел меня видеть.

— Не сейчас. Я позову вас, когда он будет готов встретиться с вами.

Когда Дункан шел по большому холлу, его окликнул Скрач.

— Вы не торопитесь, сэр? Не уделите ли мне немного времени? С вашей стороны было бы благодеянием, если бы вы поболтали со мной.

Дункан изменил курс и подошел к колонне демона.

— Леди Диана пошла посмотреть, как поживает колдун, а мои товарищи, видимо, заняты своими делами, так что я могу потратить немного времени на тебя.

— Вот и прекрасно, — обрадовался демон. — Но вам вовсе не обязательно стоять и вытягивать шею, чтобы смотреть на меня. Если вы поможете мне спуститься, мы сядем на каменную скамью в двух шагах отсюда. Моя цепь достаточно длинна.

Дункан протянул руки. Демон наклонился, Дункан взял его за талию и помог опуститься.

— Кабы не искалеченная нога, я бы сам спустился, — сказал Скрач. — Вообще-то я часто это делаю, но как — смотреть противно.

Он показал сведенные артритом руки.

— Они тоже не держат.

Они уселись рядом на скамью. Скрач дергал копытом, и цепь звякала.

— Я вам обяснял однажды, что меня зовут Скрач — официально юнг Скрач, но ни в коем случае не олд Скрач, поскольку это вульгарное наименование его милости, ведающего адскими операциями. Имя мое мне не нравится. Собачье какое-то. Даже грифон получил честное имя Хуберта, это вам не Скрач. Много лет сидя на своей колонне, я думал, какое имя я хотел бы носить, и в конце концов нашел такое, которым мог бы гордиться: Вальтер. Отличное имя и звучит так округло. Солидное честное имя, подходящее для солидного существа.

— Вот, значит, как ты проводишь время: придумываешь себе новое имя. Неплохой способ.

— Я думаю не только об этом, — возразил Скрач. — Я думаю о том, что было бы, если бы события пошли иначе. Отработал бы я учеником и был теперь старшим демоном, а может быть, и младшим дьяволом. Может, стал бы потолще, но вот в росте вряд ли прибавил бы. Я, знаете, коротышка, наверное, от этого все мои беды. Что путного может сделать коротышка? Ему предопределен провал.

— Ты, похоже, философски относишься к своему положению. Ты не накопил горечи, а многие накопили бы. И ты не скулишь, чтобы тебя жалели.

— А что изменится, если я стану злиться и скулить? Меня и так не очень любят, а хнычущих совсем уж не терпят. Впрочем, что говорить о любви? Кто станет любить демона? Некоторые жалеют, но жалость — это не любовь. А большинство смеются над моим сломанным хвостом и прочими уродствами. А смех, милорд, тяжело переносить. Если бы они чувствовали страх или даже отвращение, мне было бы легче.