Гильермо Дель Торо - Форма воды

Пакет в ее руках кажется пустым, словно пальцы уползли как черви.

Элиза одна, вокруг тишина. Но разве это тишина?

Она слышит мягкое шипение, шум воздуха, исходящего из небольшого клапана. Оглядывается и еще раз смотрит на резервуар, и второй вопрос, еще более смущающий, появляется внутри: одна ли она?

Флеминг предупредил их, запретил приближаться к резервуару. Но звук не стихает.

Не подходи к нему, говорит Элиза себе. Она смотрит вниз, на яркие туфли. Сверкая в свете ламп, они движутся по мокрому полу. Она подходит к резервуару.

Несмотря на то, что ее окружают последние достижения прогресса, она ощущает себя пещерным человеком, направляющимся к зарослям, из которых донеслось рычание. Что было безрассудством два миллиона лет назад, остается таковым и сейчас.

Почему-то только пульс ее не учащается, как в тот момент, когда она подбирала пальцы Стрикланда. Возможно, это потому, что Флеминг пообещал: ты в безопасности. Или потому, что каждую ночь ей снится глубокая темная вода, и вот она, плещется за иллюминаторами цилиндрического резервуара.

Темнота. Вода.

Ф-1 слишком ярко освещена, чтобы глаза сразу привыкли к царящему внутри мраку, так что она опускает пакет и приставляет ладони к вискам, прижимается к холодному стеклу. Отраженное сияние заставляет ее чувствовать, что она скользит по спирали, и только потом Элиза понимает, что иллюминатор изнутри полностью закрыт водой.

Нос ее расплющивается, и наконец ускоряется пульс, из памяти лезут кошмары об аппарате искусственного дыхания.

В темной воде вихрятся круговороты тусклого света, и Элиза задерживает дыхание. Это словно кружащиеся вдали светлячки, и она прижимается теснее, желая приблизиться к ним, испытывая почти физическую тягу.

Светящаяся субстанция изгибается, поворачивается, танцует подобно занавесу, украшенному арабесками. Окутанная в сверкающие точки, обозначается некая форма. Плавающий мусор, пытается убедить себя Элиза, и не больше того, и тут луч света ударяет в пару светочувствительных глаз.

Они вспыхивают ярким золотом в темной воде. Стекло взрывается.

По меньшей мере, так это звучит, дверь лаборатории с грохотом распахивается, несколько пар ног словно град колотят по полу, хрустит пакет, схваченный ее собственной рукой. Она и вправду доказывает, что вышла из пещеры, поскольку отступает перед ликом звериной угрозы и мчится туда, где находится средоточие цивилизации.

Флеминг, «пустышки», доктор Хоффстетлер.

И она вскидывает пакет с пальцами словно трофей: награда за то, что она взглянула в глаза, полные восхитительного уничтожения, и выжила. Голова ее кружится, дыхание бродит неизвестно где, она на грани безумного смеха, на грани слез.

Стрикланду предлагали разные кабинеты на первом этаже с панорамным видом на выметенные лужайки.

Он не отказал себе в наслаждении уязвить широту души, явленную Флемингом, когда настоял на лишенной окон клетушке, куда выводились изображения с камер наблюдения. Он заставил Флеминга поставить стол, шкаф, ведро для мусора и два телефона, белый и красный.

Комната мала, опрятна, тиха, идеальна.

Он странствует взглядом по «таблице» четыре-на-четыре, составленной из черно-белых мониторов. Пересекающиеся коридоры, иногда проходит один из работников. После тропического леса, где ты словно заперт в душной банке, видеть все сразу – большое облегчение.

Он тщательно изучает экраны.

Последний раз, когда он видел двух уборщиц, что сейчас сидят перед ним, в туалете, тогда его жгло от желания помочиться, и они посмеялись над ним, когда он ушел. Теперь совсем другая ситуация, не правда ли?

Возможность установить правильные взаимоотношения.

Он двигает левой рукой, позволяет уборщицам разглядеть бинты, его пришитые на место пальцы, вообразить, как они там выглядят под белым шуршащим покровом. Стрикланд мог бы рассказать им: нескрываемо говенно – вот как выглядят они сейчас.

Пальцы больше не подходят к его руке, они цвета воска, жесткие как пластик, пришиты черной нитью, толстой, будто ноги тарантула.

Стрикланда заботит лишь то, чтобы они рассмотрели его пальцы в тусклом свете. Только въехав сюда, он отключил верхний свет, оставив призрачное серое свечение шестнадцати мониторов.

После непристойного сверкания джунглей яркий свет он переносит еще хуже, чем громкие звуки.

Ф-1 невыносима.

Хоффстетлер начал приглушать свет по ночам ради привезенной с юга твари, но это еще хуже. Сама идея о том, что он и Образец одинаково чувствительны к свету, взбесила Стрикланда.

Он не зверь. Он оставил свое животное «я» на Амазонке.

Он должен был это сделать, чтобы не потерять надежду остаться хорошим мужем и отцом.

Чтобы убедиться, что они видят, Стрикланд шевелит пришитыми пальцами. Струится кровь, экраны мониторов затягивает дымка. Он моргает, сражаясь со слабостью. Эта боль – нечто иное, и доктора дали ему таблетки, чтобы с ней справиться.

Пузырек – вот он, справа в столе.

Но разве доктора не знают, что боль очень важна, из ее зубов ты выходишь более сильным и прочным?

Нет, спасибо, док, леденцов хватит.

Мысль об остром, жалящем, отвлекающем вкусе заставляет его в конце концов повернуться. Поскольку Лэйни отказывается распаковывать вещи после переезда, он вынужден добывать бразильские сладости сам, но оно того стоит.

Пакет хрустит, словно ледок на ручье, когда Стрикланд берет его, стеклянистые зеленые шарики скрежещут на зубах, и ему становится лучше, много-много лучше. Продолжительный выдох над языком, что приятно уязвлен острым сахаром, и можно упасть в кресло.

Предполагается, что он должен отблагодарить этих двух уборщиц за то, что они нашли пальцы.

Об этом просил Флеминг, и Стрикланд мог бы сказать, чтобы тот сам разобрался с этим делом, но он скучает. Сидеть за столом целый день – как только люди это выносят? Подписать в пятидесяти местах только ради того, чтобы тебе позволили высморкаться. Сотню – чтобы вытереть задницу.

Стыдно, ни один из идиотов-солдат не всадил пулю в Образец во время нападения.

Стрикланд почти уже решил, что прихватит «алабамский прывет», отправится в Ф-1 и все сделает, чтобы у образца осталось поменьше жизни для изучения. После того как Deus Brânquia исчезнет, он освободится от власти генерала Хойта, сможет вернуться к жене и детям.

Он хочет этого. Разве нет? Он думает, что хочет.

Плюс он не может спать – только не с этой болью. Ладно, хорошо.

Он прольет немного благодарности на тупых уборщиц, но сделает так, как ему хочется, просто чтобы убедиться: они не думают, что он ребенок-переросток, не способный помочиться, не залив весь пол. В любом случае, он не торопится домой. Совершенно невыносимо то, как Лэйни смотрит на него.