Дэн Симмонс - Троя

Ответ не заставляет себя ждать. В детской раздается страдальческий вопль. Трудно не признать голос Гектора, хотя я ни разу не слышал, чтобы Приамид так душераздирающе стенал. Следом рыдают и причитают женщины. Мужской крик повторяется: на сей раз похоже, что герой получил смертельную рану.

У меня пропадает желание входить в комнату, но сын Пелея сам устремляется вперед, не выпуская полуобнаженного клинка. Хочешь не хочешь, приходится следовать за ним.

«Мои» троянки в сборе – Елена, Гекуба, Лаодика, Феано и Андромаха. При появлении грозного врага ни одна из них не поворачивает головы. Гектор в своих запылившихся, залитых кровью латах тоже не замечает противника. Пелид застывает в дверях и молча глядит туда, куда направлены преисполненные ужаса взгляды.

Резная колыбелька опрокинута и забрызгана кровью. На сеточке от мошкары и мраморном полу багровеют бесчисленные пятна. Крохотное тельце Скамандрия, с нежностью прозванного в городе Астианаксом, изрублено на куски. Головы нет. Ручки и ножки отсечены. Правая пухлая ладошка болтается на ниточке, левая оторвана от кисти. Царские пеленки с утонченной вышивкой в виде семейного герба насквозь пропитаны алой жидкостью. Рядом распростерлась кормилица – та самая, что присутствовала при прощании Гектора с супругой и в последний раз на моих глазах мирно почивала на ложе. Женщина выглядит так, словно ее разодрали дикие хищные кошки. Мертвые руки протянуты к опрокинутой колыбели, как если бы несчастная до последней минуты старалась защитить младенца.

Прислужницы визжат и рыдают в дальнем углу. За них говорит Андромаха. Голос ее изменился от пережитого, но звучит достаточно ровно – аж мороз по коже.

– Мой муж и повелитель, злодеяние свершили богини Афродита и Афина.

Гектор поднимает налитые кровью глаза; его бледное, полуприкрытое шлемом лицо искажает гримаса отчаяния и неверия. Рот бессильно раскрыт, с отвисшей губы каплет блестящая слюна.

– Афина? Афродита? Как такое возможно?

– Час назад я подошла к дверям и услыхала их разговор с кормилицей, – продолжает супруга. – Паллада лично сказала мне, что наш милый Скамандрий станет жертвой, угодной Зевсу. «Мы сами заколем годовалого тельца», – это ее слова, о Гектор. Я возражала, плакала, валялась у нее в ногах, и все же богиня отказалась слушать. Волю Громовержца не переменить – так она заявила. Тут Афродита провозгласила, будто бы Олимп недоволен троянцами за то, что мы не спалили крутобокие суда ахейцев прошлой ночью. И будто бы эта гибель, – Андромаха указывает на изувеченного мальчика, – послужит нам уроком. Разумеется, я послала быстрейших из служанок за тобою, о любезный муж, и созвала своих подруг, дабы вместе оплакать горе. До твоего появления мы более не входили в эти двери.

Приамид оборачивается, но его безумные очи по-прежнему не узнают безгласного Ахиллеса. В этот миг мужчина не заметил бы и самой ядовитой кобры у себя под ногами. Все, что видит его ослепленный горем взор, – обезглавленное, окровавленное тело маленького сына и беспомощно сжатый кулачок на голом полу.

– Андромаха, милая, – выдавливает он сквозь всхлипы. – Почему же ты жива? Почему не скончалась, как верная нянька, пытаясь оградить дитя от гнева бессмертных?

Женщина склоняет лицо и беззвучно содрогается:

– Афина удержала меня на пороге невидимой божественной силой, и я не смогла помешать им…

Слезы капают ей на платье. Глядя на окровавленную ткань, можно подумать, что несчастная стояла на коленях, прижимая к себе убитого младенца. Вдруг, безо всякой связи, припоминается репортаж о Джекки Кеннеди, показанный в то далекое ноябрьское утро, когда Томас Хокенберри был еще подростком.

Приамид не обнимает жену и никак не утешает ее. Служанки поднимают вой в полный голос, но герой хранит жуткое безмолвие. Потом поднимает мускулистую, покрытую шрамами руку, сжимает мощные пальцы и вопит, обращаясь к потолку:

– Я бросаю вам вызов, боги! Афина, Афродита, Зевс и каждый, кого я почитал больше жизни, отныне вы мои враги! – Он потрясает кулаком.

– Гектор, – только и молвит Ахилл.

Все, как один, поворачивают головы. Служанки принимаются плакать от ужаса. Елена зажимает рот ладонью, превосходно изображая испуг. Гекуба пронзительно вскрикивает.

Приамид обнажает клинок и рычит от ярости, смешанной чуть ли не с облегчением: наконец-то есть на кого излить свой гнев. Есть кого зарезать в эту страшную минуту.

Быстроногий Пелид вскидывает пустые ладони кверху:

– Гектор, мой собрат по боли. Я пришел разделить твою скорбь и готов сражаться рядом с тобой, рука об руку.

Так и не успев кинуться на врага, отец Астианакса застывает на месте. Его лицо каменеет и превращается в недоуменную маску.

– Прошлой ночью, – Ахилл все еще не опускает мозолистых ладоней, – Паллада явилась в лагерь мирмидонцев и убила моего дражайшего друга. Патрокла больше нет, он пал от ее руки, а тело брошено на Олимпе на растерзание хищникам.

– Ты сам видел это? – спрашивает Приамид, все еще сжимая меч.

– Мы говорили с ней, и мои глаза не лгут: это была богиня. Она заколола Менетида, как и твоего сына, и по тем же самым причинам. Ее слова до сих пор звенят у меня в ушах.

Гектор переводит взгляд на собственный клинок, словно тот предал его.

Ахеец кидается вперед. Женщины проворно расступаются. Мужеубийца протягивает правую длань, почти касаясь вражеского меча.

– Благородный Гектор, бывший противник, нынешний кровный брат, – негромко произносит Пелид, – пойдешь ли ты со мною на последнюю битву, дабы отмстить наши потери?

Медный клинок звучно валится на каменный пол, и серебряный эфес обагряет невинная кровь младенца. Не говоря ни слова, троянец шагает, будто бы в атаку, и сдавливает предплечье Ахилла с такой мощью, что моя рука сразу отсохла бы. Герой словно боится упасть, если отпустит нового товарища.

Признаться, в течение всей этой сцены я тайком не свожу глаз с Андромахи, даром что иные лица намного сильнее выражают горе и потрясение. Супруга Гектора тихо рыдает.

«И ты сотворила это? – думаю я. – Причинила такое собственному ребенку, лишь бы повернуть войну по-своему?»

Внезапное отвращение побуждает меня отодвинуться прочь, но в тот же миг я четко осознаю: это был единственный выход. Единственный. Тут мой взгляд нечаянно падает на растерзанные останки Астианакса, Владыки Города, и я отступаю еще дальше. Никогда, ни за тысячу, ни за десять тысяч лет, мне не понять этих людей.

И вот на пустой половине комнаты из ничего возникают подлинные боги. Их трое: Афина, Муза и Аполлон.

– Что здесь происходит? – надменно вопрошает Паллада, гордо выпрямившись во все свои восемь футов и презрительно глядя на смертных.