Дэн Симмонс - Троя

Мужчина по-прежнему жаждал дышать привычным ему образом. Не отключись сознание несчастного ровно наполовину (видимо, жидкость подействовала как транквилизатор, подготавливая разум к «передаче»), один только рвотный рефлекс давно убил бы жертву или довел до безумия.

Впрочем, хрустальный чертог припас иные причины для сумасшествия.

Хармана захлестнул поток информации. Той, что, по словам разбуженной постженщины и мага, содержалась на страницах миллиона старинных книг. Речения и мысли миллиона давно почивших умов… Нет, более, ведь одни умы горячо спорили с другими, опровергали их, пылко соглашались, безжалостно исправляли, яростно противились.

Ничего подобного мужчине еще не приходилось переживать. Когда-то, в течение долгих декад, он выучился читать и стал самым первым за неисчислимые века «старомодным» человеком, разобравшим закорючки, точки и штрихи в допотопных фолиантах, которые повсюду гнили на полках заброшенных библиотек. Однако при чтении слова проникали в разум по порядку, неспешно, со скоростью обычной беседы: Харман даже слышал в голове некий голос, отчетливо произносивший их вслух. «Глотание» при помощи вновь открытой нанотехнической функции оказалось более быстрым, но менее эффективным способом узнать содержание книги. Внутреннего голоса не было и в помине; информация текла по руке прямо в мозг, забрасывалась порциями, точно уголь в топку, отнимая у человека удовольствие от медленного чтения. «Проглотив» очередной том, супруг Ады, конечно, чувствовал, что голова забита новыми сведениями, однако львиная доля контекста и бездна смысловых оттенков при этом безнадежно упускались. Мужчина частенько задумывался над назначением подобной функции в Потерянные Времена: быть может, «старомодные» люди пользовались ею для усвоения сухих таблиц, наборов уже «переваренных» данных? Способ этот, разумеется, не годился для чтения романов или шекспировских пьес. Правда, Харману доныне попало в руки одно-единственное творение великого барда — восхитительная и трогательная трагедия «Ромео и Джульетта». Прежде похищенный и слова такого не слышал: «пьеса». Его современники знали разве что туринскую драму об осаде Трои, да и то — последние десять лет, не дольше.

Но если при чтении речь автора лилась размеренным потоком, а «глотание» резко будоражило мозг, оставляя некий осадок информации, то здесь…

Сведения поступали не через уши, глаза или при помощи каких-либо здравых чувств, данных человеку для восприятия нового; строго говоря, они проникали даже не путем осязания, хотя кожу пронзали мириады и мириады булавочных уколов: это книжные слова, наполнившие золотую жидкость, проникали сквозь мельчайшие поры, сквозь каждую клетку плоти.

ДНК — теперь мужчина знал это — предпочитает форму стандартной двойной спирали; именно ее избрала природа для хранения наиболее ценных сведений. На то было множество разных причин, и главная из них: спираль — самый удобный и эффективный путь двустороннего потока свободной энергии, определяющей соединения, вид и функционирование столь гигантских молекул, как протеины, ДНК и РНК. Химические системы вечно стремятся к состоянию наименьшего объема свободной энергии, количество которой минимально в том случае, когда нити комплементарных нуклеотидов тесно переплетаются, точно двойные витые лестницы.

Однако «посты», преобразовавшие как «железо», так и «программное обеспечение» генома «старомодных» соплеменников Хармана, добрались и до значительной части запасов ДНК в их телах. Взамен закрученных вправо молекул дезоксирибонуклеиновой кислоты экспериментаторы поместили двойные спирали обычного размера, диаметром около двух нанометров, но только закрученные в противоположную сторону. Последние использовали в качестве основы, усложняя их и переплетая парами, а затем связав из полученных веревок непроницаемые протеиновые сети. Внутри таких прочных сетей — а их были мириады в костях, мускульных волокнах, ткани кишечника, яичках, пальцах и волосяных фолликулах каждого человека — находились биологические макромолекулы, которые, в свой черед, обслуживали еще более сложные группы, предназначенные для хранения наноэлектронной органической памяти.

Харман всем телом, каждой клеткой поглощал библиотеку Таджа Мойры — миллион древних томов.

Мужчине пришлось очень больно. Ужасно больно. Захлебнувшийся золотой жидкостью, всплывший брюхом кверху, словно дохлый карп, он испытывал неприятнейшее ощущение, как если бы отсидел ногу и теперь ее медленно приводили в чувство тысячи уколов острыми раскаленными иглами. Но только дело было не в одной конечности. Всякая молекула, будь то в ядре или стенке наружной или внутренней клетки тела, «пробуждалась» от информации, что разбегалась потоками свободной энергии по коллективному организму, носящему имя Харман.

Избранник Ады даже не представлял себе, что в мире существует подобная боль. Несчастный то и дело разевал рот, чтобы отчаянно закричать; однако воздуха ни в легких, ни снаружи давно уже не осталось, и голосовые связки беспомощно трепетали в золотой жидкости.

Металлические наночастицы, карбоновые нанотрубки, а также более сложные наноэлектронные устройства, вживленные в тело и мозг человека еще до его рождения, теперь подвергались поляризации, вращались и преобразовывались сразу в трех измерениях, после чего начинали проводить и накапливать информацию. Триллионы сложных мостиков дезоксирибонуклеиновой кислоты, упрятанных в клетки, совершали обороты, перестраивались, рекомбинировались — и навечно впитывали данные, текущие по крученому позвоночнику ДНК.

За хрустальными гранями мужчина увидел искаженное рябью лицо Мойры, но не сумел различить выражения пристальных темных очей, похожих на очи Сейви, — тревога? сожаление? чистое любопытство?

Книги, как понял бедняга, превозмогая Ниагарский водопад мучений, — всего лишь элементы практически бесконечной информативной матрицы, существующей в четырех измерениях и стремящейся постичь идею концепции приблизительной тени Истины — как вертикально, сквозь Время, так и горизонтально, посредством Знания.

Еще в яслях, несмышленым ребенком, Харман рисовал на редкой веленевой бумаге еще более редкими маркерами, носящими название «карандаши», множество точек и тратил целые часы, соединяя их линиями. Всякий раз оказывалось, что можно провести еще одну черту, еще одна пара осталась порознь… Он даже не успевал закончить, а пергамент нежно-сливочного цвета уже покрывался густым слоем графита. В более поздние годы мужчина задумывался: уж не пытался ли таким образом его детский ум осмыслить и выразить собственное восприятие факс-порталов, куда каждый малыш впервые ступал, едва научившись ходить — или хотя бы сидеть на руках у матери. Триста известных узлов составляли девять миллионов различных сочетаний.