Дэн Симмонс - Троя

Однако что значили те ранние забавы по сравнению с объединением «точек» знания и макромолекулярными клетками памяти, тысячекратно более запутанным, а главное — бесконечно болезненным!

Теперь уже Харман знал, что Уильям Блейк зарабатывал на жизнь, занимаясь ремеслом гравера, к тому же никому не известного и не слишком успешного. «Контекст — это все». Блейк покинул сей мир знойным и душным воскресным вечером двенадцатого августа тысяча восемьсот двадцать седьмого года, и в день его кончины мало кто из широкой публики подозревал о том, что молчаливый, нередко вспыльчивый гравер был еще и поэтом, уважаемым среди более прославленных современников, включая и Самюэля Кольриджа. [85] Кольридж Самюэль Тэйлор (1772–1834) — английский поэт, критик и философ. [86] Для факта контекст — как вода для дельфина. [87] Дельфины — разновидность водных животных, вымерли в начале двадцать второго века н. э. Уильям Блейк на полном серьезе считал себя пророком вроде Иезекииля или Исаии, хотя не имел никаких данных, разве что презирал мистицизм да изредка баловался оккультизмом или чрезвычайно популярной в те дни теософией. [88] Иезекииль Мао Кент — морской биолог, в чьем присутствии скончался от рака Альморений д’Азур, последний дельфин, и случилось это в Бенгальском океанариуме знойным и душным вечером одиннадцатого августа две тысячи сто тридцать четвертого года н. э. Прикладной Комитет Видов Национального Союза постановил не восполнять потерю с помощью заготовленных образцов ДНК, но позволил этим морским млекопитающим спокойно вымереть вслед за прочими видами семейства китовых.

Сами сведения, как понял обнаженный Харман, широко раскрытыми глазами смотрящий перед собой изнутри прозрачного кристалла, еще можно было бы как-то пережить. Процесс расширения нервных связей, создание контекста — вот что терзало по-настоящему и приближало неминуемую гибель.

Способность мужчины воспринимать и боль, и сложнейшую информацию достигла предела. Пошевелив конечностями в густой золотой влаге, человек осознал, что стал неподвижнее беспомощного эмбриона: пальцы незаметно обернулись плавниками, мускулы обвисли, будто старые тряпки, а подлинной средой и плацентарной жидкостью вселенной сделалось невыносимое страдание.

«Я же вам не tabula rasa!» — хотел он крикнуть подонку Просперо и распоследней сучке по имени Мойра.

«Нет, я точно умру».

«Небо и Ад рождены в одно время», — подумал мужчина и тут же понял, что повторяет мысль Уильяма Блейка, рожденную как протест против кальвинистской веры Сведенборга в Предначертание:

«Прекратите! Остановите это! Пожалуйста, Господи…»

Харман завопил, хотя в легких не было воздуха, чтобы зародиться крику; и в горле, чтобы выпустить крик наружу, — тоже; и резервуаре, чтобы передать этот самый крик, — опять же совсем не осталось. [90] Незащищенное устройство, одно из шести триллионов, состоит из четырех двойных спиралей, соединенных посередине двумя непарными молекулярными цепочками ДНК. Область перекрестья способна принимать два положения: вселенная обожает бинарные формы. При вращении двух спиралей на пол-оборота с одной стороны центральной соединительной перегородки возникает так называемое состояние парного перекрещивания. Рискните проделать подобное три мириада раз в секунду, и вы получите совершеннейшую из пыток, которая даже не снилась фанатичным дизайнерам инквизиции с их изощренными крючьями, зажимами, щипцами и лезвиями.

Харман попытался крикнуть снова.

С начала «передачи» миновало пятнадцать секунд.

Оставалось еще пятьдесят девять минут и сорок пять секунд.

Зовут меня Томас Хокенберри. Я имею степень доктора филологии. Моя специальность — чтение лекций и написание научных трудов об «Илиаде» Гомера.

Приблизительно тридцать лет я занимался преподаванием, причем вторую половину этого срока — в Блумингтонском университете, штат Индиана. А потом умер. Проснулся — вернее, был возрожден, — на горе Олимп — по крайней мере так уверяли существа, изображающие собой богов, но позже я выяснил, что нахожусь на гигантском марсианском вулкане. Эти самые существа, эти боги, а может, и кто повыше (я краем уха слышал о них — например, о некоем Просперо, как в шекспировской «Буре», однако знаю мало или почти ничего), воссоздали меня и дали роль схолиаста, наблюдателя за ходом Троянской войны. Десять лет подряд я докладывал одной из муз, записывал ежедневные отчеты на запоминающий кристалл, ибо даже бессмертные здесь поголовно безграмотны. Этот рассказ я диктую на маленький электронный магнитофон, который украл на судне моравеков, на «Королеве Мэб».

В прошлом году, каких-то девять месяцев назад, все рухнуло к чертям собачьим, и даже история, описанная Гомером, вылетела из предначертанной колеи. Чего только не случилось с тех пор: последовала страшная смута, Ахилл и Гектор заключили союз (а это равноценно мирному договору между греками и троянцами) и двинулись войной на богов, посыпались новые беды, предательства, сомкнулась последняя Брано-Дыра, соединявшая древнюю Трою с нынешним Марсом, и моравеки спешно покинули Землю Илиона. Ахилл бесследно исчез — остался по другую сторону Браны, на далекой-далекой Красной планете будущего, кровопролитная осада возобновилась, Громовержец куда-то пропал, и в его отсутствие боги с богинями спустились повоевать на стороне своих любимчиков. Какое-то время казалось, что рати Агамемнона и Менелая вот-вот возьмут верх. Город был почти уже в руках Диомеда. Но тут Гектор нарушил свое скорбное уединение… Любопытно, как это напоминает поведение Ахиллеса из гомеровской «Илиады», праздно сидевшего долгое время в шатрах… Короче, сын Приама взял и прикончил на поединке Тидида, которого все считали неуязвимым.