Чайна Мьевилль - Неприкаянные письма

– Нас ждет крупная рыба! – яростно воплю я. Но все же мы с ним товарищи по несчастью, и я, сжалившись, позволяю ему оседлать меня, точно какую-нибудь метлу.

Господи, помоги нам; бур «Елизаветы» касается внешней стены пещеры, за которой спит король Англии, и аромат спелых яблок растекается по подземелью. Я слышу, как Нимуэ прорывается сквозь камень и скрепляющую его магию в сад, где ждет Артур и его двор.

– Куда мы? – воет Адам.

– Нельзя дать королю Артуру проснуться! – кричу я, как я понимаю, с ужасом. – Он здесь для нашей защиты, и с его пробуждением для Альбиона настанет хеппи-энд!

Я продолжаю полет.

– Но разве, – осторожно интересуется Адам после небольшого раздумья, – это плохо?

Бедный Адам. Возможно, ему когда-то рассказывали сказки. А может, он и сейчас еще любит их читать. Но, наверное, только тот, кто сам жил в сказке, может объяснить тому, кто в ней не жил, что даже хеппи-энд – это конец, а значит – апокалипсис.

Я прорываюсь через скалу вслед за Нимуэ. Она стоит на пути приближающегося проходческого щита, вскинув руку, в которой горит Эскалибур, – одна против всей Скоростной подземной дороги.

За ее спиной я ясно вижу Артура в хрустальном гроте. Веки его дрожат, он ворочается, вот-вот проснется, а вокруг него висят со стен и потолка корни растений, и пол весь усыпан яблочными сердцевинками. Еще я вижу Гвиневеру и Ланселота, они лежат по обе стороны от короля и держат его за руки. И да, корона Артура еще не утратила блеска, хотя наша история стремительно близится к концу.

– СТОЙ! – кричит Нимуэ, меч трепещет в ее руке, магия так и брызжет из кончиков пальцев. – СТОЙ, ЕЛИЗАВЕТА!

Машина тормозит, точно задумавшись. Но, похоже, принимает решение не обращать внимания на магию и с урчанием снова движется на Нимуэ.

Адам скатывается с моей спины и бросается на щит. Он встает между «Елизаветой» и Нимуэ, рывком оголяет грудь и подставляет ее прямо под острый наконечник бура, имеющий форму бубнового туза, – на, мол, прогресс, пронзи мое сердце.

Тем временем в поисках своей магии я шарю по карманам – привычка, образовавшаяся у меня за века магического бессилия – но не нахожу ничего, кроме ножа для разрезания бумаги.

Я вытягиваю его из складок своего одеяния так же аккуратно, как некогда под моим присмотром он был извлечен из камня.

– СТОЛБ! – кричу я, размахивая своим мечом.

Нет, для меня не все было потеряно; я всегда знал, что еще найду применение этому всеми забытому мечу. Конечно, он не такой блестящий, как Эскалибур, но долгие годы пребывания в камне тоже не прошли для него даром. Итак, я машу безымянным – и, к его чести сказать, совсем не светящимся – клинком, который вынул когда-то из камня мой юный подопечный. Он всегда был бедным родственником – клянусь, мне даже жалко было его, когда явилась Нимуэ со своим Эскалибуром и вскружила всем головы этой блестящей безделушкой. К тому же этот, другой, меч всегда было очень трудно удержать при себе: его вечно все теряли, а потом никак не могли вспомнить где. Так что, когда он пришел наконец ко мне, я позаботился о том, чтобы он всегда оставался у меня в кармане и чтобы никто об этом не знал. Теперь можно дать ему вытянуться во всю длину. Представляю, как, должно быть, радуется старое железо. Ведь оно тоже не лишено своей силы.

– Столб! Стоп! – Все смешалось в моей магии, и я уже сам не знаю, что сейчас будет – то ли проходческий щит окаменеет и будет торчать тут веки вечные, как столб, то ли исчезнет, к чертовой бабушке. Но как одно, так и другое требует магической силы, а ничего не происходит.

Так что, по всей видимости, все пропало. Или наоборот, наши победили. Какая разница?

Нимуэ спокойно поднимает с земли яблоко Авалона и бросает его навстречу машине.

Яблоко сталкивает с дороги Адама и само распадается на две половинки, точно перекушенное невидимым тоннелем, которому так и не суждено здесь появиться.

Я снова машу первым мечом короля Артура, только на этот раз в согласии с Нимуэ и ее Эскалибуром, и озадаченная проходческая машина прекращает свое движение и застывает – миг все тянется, и вот наконец, вздохнув пневматикой, «Елизавета» отступает перед двумя столь древними предметами, сдает немного назад и меняет курс. Что это было – влияние магии или принятое под давлением обстоятельств решение изменить маршрут, сказать не берусь. Честно.

Машина посылает своим операторам печальный отчет о неожиданном препятствии.

Против археологии в наше время не попрешь. «Елизавета» корректирует свой курс и обходит Авалон стороной.

За спиной Нимуэ Артур поворачивается на каменном ложе на бок, прижимает к себе свою Гвиневеру, а Ланселот обнимает Артура, и они продолжают спать в счастливом тройном неведении. Успокаивается и двор короля под горой – там тоже наступает тишина, и все погружаются в сон.

Я поворачиваюсь к своей ведьме. Она догрызает половинку яблока. Вторую протягивает мне. Я принимаю из ее рук плод, сладкий, как будущее, и кислый, как прошлое, напоенный грязной магией древних, и впиваюсь в него зубами, не спуская глаз с нее, Девы Озера. Меч, снова ставший ножиком для разрезания бумаги, я отправляю в карман.

– Хочешь, пойдем покупаемся голышом? – предлагает Нимуэ. – Где-то тут, насколько я помню, есть подземное озеро.

– И римские бани тоже есть, – отвечаю я.

– И сосна, – говорит она, устремляя на меня сияющий взор.

– Точнее, хрустальная башня, – поправляю ее я.

– Старик, – хрипит Адам. Пошатываясь, он встает на ноги. Вид у него как с похмелья. – Это что, Камелот?

Кирстен Кэсчок – автор трех стихотворных книг: Unfathoms («Непостижимые»), «Красивое имя для девочки» и The Dottery («Пунктирно») – лауреат премии Дональда Холла в поэзии. Первый ее роман, Sleight («Мухлёж» ), произведение художественной фантастики об эстрадном представлении. Она получила степень доктора философии в Университете Джорджии за изыскания в английском языке и еще одну степень по хореографии в Университете Темпл. С ее недавними работами можно познакомиться в журналах American Poetry Review, BOAAT и Liminalities . Кирстен Кэсчок – доцент кафедры английского языка и литературы Дрексельского университета, а также главный редактор журнала thINKing DANCE , издающегося консорциумом танцевальных артистов и писателей Филадельфии.

«Меня всегда привлекали истории и фильмы о детях, которые по-своему непутевы или пагубны, вроде «Дурного семени», «Пятого ребенка» и др. Когда я получила по почте малышовый носочек с изображением черепа на нем, то принялась думать о тех, кто этого малыша опекает. Можно ли, раздумывала я, написать историю о дурном ребенке, чтобы при этом вина НЕ легла прежде всего на его мать? Какого рода близость требуется, чтобы сломать этот, ставший каноническим, сюжетный мотив? Я начала писать с этой отправной точки, изнутри такой близости. Ощущение было… странным».